Три откровенные истории усыновления. Счастливые истории об усыновлении детей

Однажды приемные дети, как, впрочем, и родные, становятся взрослыми. Взрослый человек осознаннее воспринимает ситуацию усыновления или удочерения, способен проанализировать свою жизнь в приемной семье. Именно поэтому редакция портала «Я-родитель» обратилась ко взрослым, детство которых прошло в приемных семьях. Герои нашего нового материала не только рассказали о том, как сложились их судьбы, но и дали советы тем, кто только собирается взять в семью приемного ребенка.

Екатерина Семенихина, 30 лет.

«Я попала к приемным родителям, когда мне было семь лет. Как вы понимаете, я прекрасно помнила своих кровных родителей. Они тоже были неплохими людьми. Никаких ужасов – никто меня не бил и не морил голодом. Просто отца посадили на 5 лет за последствия какой-то драки, а мама начала пить. Так как кровных родителей ненавидеть было не за что, я начала по ним скучать. Из-за этого я постоянно закатывала истерики в своей новой семье. Я вечно была всем недовольна и даже не пыталась наладить с ними контакт. Постоянно писала письма папе. Как потом выяснилось, отвечала на них приемная мама, а не мой родной отец. Все это продолжалось лет до десяти, пока папа не вышел досрочно. Я потребовала, чтобы меня отпустили жить к нему. И почти сразу поняла, насколько я была не права, когда не ценила свою новую семью. Отец, которого я помнила веселым и молодым, стал злым пьющим мужчиной, много ругался матом. Через два дня я вся в слезах позвонила приемной маме, попросила, чтобы она меня забрала и уже потом стала совсем иначе себя вести и с ней, и с неродным отцом.

Сейчас у меня двое своих детей, муж. С кровным отцом мы не общаемся, мама давно умерла. И сейчас я понимаю, что моя долгая адаптация была связана еще и с тем, что меня очень щадили. Придумывали вокруг меня мир, где несправедливые люди забрали отца в страшное место, а родная мама заболела от горя. Это было не так. И в семь лет я уже могла бы это понять.

Тем, кто хочет взять ребенка из детского дома, хочу дать верный совет – разговаривайте с ребенком, говорите ему правду без утайки, и не позволяйте себе жалости. Жалость для брошенного ребенка – средство манипуляции, но не средство выхода из эмоционального тупика».

«Я не знала, что меня удочерили. Бабушка рассказала, когда мне было уже пятнадцать лет. Для тех, кто боится дурной , сразу скажу – я росла совершенно обычным ребенком. Закончила музыкальную школу, в средней школе была хорошисткой, после девятого класса ушла в медучилище. Когда узнала правду о себе, я начала искать приемных родителей. И моя мама на меня обиделась. Перестала разговаривать со мной. Пятнадцать лет – это не очень много. Я тяжело переживала отчуждение человека, которого всегда считала родным. Мы пережили этот период, но не сразу. И вот, что я хочу сказать всем приемным родителям – то, что дети хотят найти своих кровных маму и папу – это нормально. Лучше помогите им, поддержите в поисках. Оставайтесь родными до конца. Искать свои корни, изучать историю своей крови – мне кажется, это заложено в нас чуть ли не на генетическом уровне. Я нашла свою родную маму, отца. Встретилась с ними. Я ничего не почувствовала к этим людям. Просто несчастные мужчина и женщина, которые в молодости наделали ошибок. Сейчас мне не хочется им звонить, но я делаю это через силу. Потому что они тоже моя семья. Но самые любимые и важные для меня люди – это мама и папа, с которыми меня не связывает общая кровь».

Антон Рыженков, 44 года

«Меня усыновили, когда мне было уже 13. Таких редко берут, но меня взяли. В большой деревенский дом. К этому времени я был совершенно разбалован в детском доме, как бы это странно не звучало. Меценаты и спонсоры жертвовали нам одежду, игрушки, технику. Не в каждой семье у ребенка есть такие блага, которые были у нас в детском доме. У меня к тому же была еще и «гостевая» семья. Пожилые супруги, которые брали меня на выходные, баловали хорошей едой и всякими приключениями – поездки, зоопарк и прочее. Я бы ни за что не ушел добровольно из детского дома, но его собирались расформировывать. Неизвестность пугала, и когда тетя Таня и дядя Олег пришли со мной знакомиться, я согласился. В деревне надо было работать. Ничего особенного – просто помощь взрослым по хозяйству. Но я сам ничего не умел. А то, что мог сделать – делать ленился. Сейчас так стыдно. Но мой приемный отец – молодец. Он увидел, что мне интересно работать по дереву, обучил меня всему, что знал сам и постоянно поддерживал, хвалил. Сейчас этой мой бизнес – беседки делаю красивые, оформляю террасы. Я считаю, мне просто повезло. Сейчас у нас с женой трое приемных детей. Своих Бог не дал. И я считаю, что самое главное, что вытащит даже самого – это любимое дело. Не надо навязывать. Надо наблюдать и смотреть, что интересно ребенку. Приемным детям не нужна жалость, подарки, деньги. Не надо воспринимать себя, как волшебника. В обычном мире этих самых волшебников нет, и если хотите блага для человека, за которого вы теперь ответственны – воспитывайте его. Будьте строже, держите своё слово. Не давайте ребенку сидеть на месте и пользоваться вами. Все это не мешает любви, но помогает вырастить человека».

На протяжении пяти лет мы с друзьями ездили в качестве волонтеров в Обидимский коррекционный интернат, где проживало 80-90 детей, помогали вещами и медикаментами, привозили неоднократно воспитанников в Москву. Желание кого-то взять приходило и забывалось примерно через неделю после каждой поездки.

В тот раз, в декабре прошлого года, я поехала в интернат одна. Друзья испарились, когда машина была уже загружена, а 350 км на круг, меня не пугали. Докупив по дороге шоколада, я приехала как раз к полднику и смогла разложить его на столы в столовой, когда привели детей. Выяснилось, что за прошедшие со времени предыдущей поездки несколько месяцев, в первом классе появились новые дети. И двое из них сидели мрачные, их лишили моего шоколада в приказном порядке: у одного было сильное ожирение, а вторым был Мишка. Выглядел он жутко: волосы росли плохо, редкими клочьями, кожа потрескавшаяся, красная, весь расцарапанный с корками и ранами, на коже были признаки инфекции, один глаз плохо открывался, редкие зубы были искривлены. Персонал сообщил, что у ребенка аллергия на все, а его плачевное состояние из-за множественных диагнозов и генетического заболевания.

После полдника продолжились занятия в классе, на которых выяснилось, что Миша умеет и читать, и писать. Многим его одноклассникам по интернату для умственно-отсталых не давались даже буквы.

Когда я вернулась в Москву мысль о том, что Миша находится не на своем месте не покидала меня. Размышляя о том, каким образом я могу ему помочь, я довольно быстро пришла к выводу, что при дистанционной помощи коэффициент ее эффективности будет низким. Истинная беда заключалась даже не в неоказании ребенку медицинской помощи, а в деградации, на которую он был обречен, будучи помещен к умственно-отсталым и таким не являясь.

Когда я сообщила родственникам, что собираюсь забрать Михаила из интерната, так как не знаю никого больше, кто захотел бы это сделать, родные меня объявили чуть ли не сумасшедшей. Процесс привыкания у семьи занял не один месяц, а некоторые ее члены не смогли принять мое решение до сих пор, надеюсь рано или поздно это произойдет.

Следует отметить, что в начале я была довольно наивна и познакомившись с Мишей в декабре, я требовала в опеке выдать мне его уже под Новый год. В итоге, сбор справок у меня занял шесть месяцев, за которые ребенок приезжал в гости 5 раз на каникулы и выходные - гостевое разрешение на вывоз ребенка я получила уже через месяц, а по окончании учебного года Михаил переехал ко мне в Москву.

Я приняла решение о переезде Мишки потому, что не смогла оставить его в опасности и пройти мимо. Моя приемная семья состоит только из меня и Мишки, ведь в законе так и написано, что основать приемную семью могут также и одинокие граждане. Участь матери-одиночки ребенка-инвалида ужасными подробностями которой меня пугали родственники пока не так и страшна. Я являюсь и мамой и кормильцем одновременно, и мой руководитель на работе вошел в мое положение и очень лоялен: я успеваю и поработать и ребенка отвести в школу и на кружки, главное правильно распределять свое время.

Изначально я предполагала отдать Михаила в школу ближайшую к дому. Мы даже сходили пообщаться с директором. Но на консультации в Управлении Образования мне крайне рекомендовали отдать Мишу в класс, где будет малое количество детей и индивидуальный подход. И я решила прислушаться к этому совету. Вожу его в школу шесть остановок на метро, каждое утро. Школой я очень довольна: школьный автобус встречает у метро, закрытая территория, вокруг парк, парковка и доброжелательная атмосфера. Правда, за право учиться в общеобразовательной школе пришлось побороться. Для допуска туда детей с инвалидностью существует некая Психолого-Медико-Педагогическая Комиссия, посетить которую обязательно, а вот слушать их рекомендации нет. Высокомерные дамы из числа «экспертов» рекомендовали Мише только школу для умственно-отсталых, а меня обвиняли в жестокости к интеллектуальным возможностям ребенка. После скандала «направление» в общеобразовательную школу все-таки выдали, но это место запомнилось как институт, унижающий инвалидов.

За шесть месяцев, которые прошли с момента оформления опеки Михаил многому научился. Он полностью успевает по общеобразовательной программе, собирает самолеты и поезда из лего, увлекается динозаврами, любит ходить в музеи и театр кукол, занимается с тренером плаванием и посещает уроки английского. У ребенка выросли волосы, очистилась и приобрела нормальный вид кожа, проведено протезирование, с апреля Миша носит мощные очки и стал видеть гораздо-лучше. Он получает необходимый медикаментозный уход и в настоящее время проходит реабилитацию. Разрешать ежедневные рутины мне помогают друзья и няня. К нам часто в гости приезжает моя мама, так что у Михаила появилась еще и бабушка, к которой можно поехать на каникулы.

Многие задачи еще не решены, а только поставлены передо мной: защита жилищых прав ребенка, многолетние долги и бездействие тульской опеки, обеспечение алиментов, снятие диагноза по умственной отсталости, поездка сына на море. Однажды все это произойдет и останется в прошлом, а впереди у Мишки будет только долгая и счастливая жизнь. Сейчас он мечтает стать машинистом на Сапсане или водителем пожарной машины. А я радуюсь каждому дню, который он проживает со мной и сожалею о каждом дне из упущенных девяти лет, когда смотрю на его младенческую фотографию.

Мишка дома уже полтора года.Теперь он учится во втором классе все той же общеобразовательной школы по индивидуальному образовательному маршруту, в малокомплектном классе. Посещает физкультурный кружок и дополнительные занятия с психологом, дефектологом и логопедом.

Диагноз «умственная отсталость» отпал еще год назад после обследования в Научно-практическом центре психического здоровья детей. Этого диагноза в общем-то никогда и не было, но, тем не менее, он фигурировал в медицинской карте, ибо всем проживающим в интернате для умственно-отсталых положено такой диагноз иметь. Теперь ментальное здоровье ребенка подтверждено документально.

Справок в этом году вообще пришлось собирать много: были переделаны всевозможные анализы и собран независимый медицинский консилиум. Девять лет жизни Мишка не получал реабилитации и лечения, списки его диагнозов были сильно раздуты, медицинские карты хаотичны, и сразу же пришлось все наверстывать, делать так, чтобы из инвалида он стал обычным ребенком. Инвалидность никуда не делась, ведь лечить генетические заболевания пока не научились, но качество жизни может быть не хуже, чем у обычного человека, на это я и направляю свои усилия. За полтора года Миша трижды проходил протезирование зубов, но дважды неудачно – протезы были неудобные и быстро разломались. Наконец, в институте челюстно-лицевой хирургии предложили не только протезирование, но и лечение. Новый протез значительно улучшил внешний вид и сделал возможным нормальное пережевывание пищи.

Недавно была проведена операция в институте глазных болезней им.Гельмгольца, волокита растянулась на полтора года и в финале пришлось выдержать многочасовую битву за койки, зато прошла светобоязнь и должно зрение улучшиться.

Среди своих новых обязанностей обнаружила переаттестацию ребенка по инвалидности. В этом вопросе нам повезло, справки мы собрали очень быстро и до совершеннолетия теперь не придется ходить и доказывать, что генотип ребенка не изменился.

Внешкольное время Мишки расписано занятиями: английский и тренировки по плаванию на стадионе Труд, а также государственная реабилитация: лечебная физкультура, массаж и социальный педагог. Мы заключили договор на «сопровождение приемной семьи», в рамках которого, Мишка занимается с дефектологом и психологом, что позволило смягчить адаптацию ребенка к новой реальности и проживанию в семье.

Алименты получить пока не удалось, судебные приставы совершенно не преуспели: не нашли ни должника, ни имущества к взысканию. Это одна из рутин в наследство к ребенку (еще долги по жкх за шалаш, к которому он приписан), которыми приходится заниматься.

Удалось дважды за этот год вывезти Мишу заграницу. Весной мы побывали на море в Израиле, а летом у друзей в Чехии. Сын впервые летал на самолете, очень воодушевился от путешествий и мечтает поскорее путешествие повторить, так ему понравилось. Особенно понравился пражский трамвай. По России мы также прокатились, в Петербург, Углич и Мышкин.

В свободное время мы любим ходить на концерты в Дом музыки, на детские спектакли или на занятия арттерапией в Третьяковскую галерею.

Сказать, что все психологические проблемы решены я, конечно, не могу. Проведя девять лет в изоляции, так быстро не излечиваются. Есть и бурные реакции и недостаточная воля и необходимость развивать наглядно-образное мышление, мы этим занимаемся под руководством специалистов.

На работе мой начальник стал уже менее лоялен, ругается, что я мало работаю. Стараюсь работать больше и радуюсь поддержке моих платных и бесплатных помощников, делающих походы на работу в принципе возможными.

За полтора года дома Миша стал очень самостоятельным и ответственным, научился есть ножом и вилкой, больше всего интересуется транспортом и от идеи стать пожарным пока еще тоже не отказался. Завел новых друзей в школе и в нашем дворе, освоил велосипед и ролики, ухаживает за общественным садом. Обычные случайные люди на детской площадке не обнаруживают в нем ребенка с ограниченными возможностями, он теперь вполне обычный ребенок. Про инвалидность вспоминаем только, если нужно куда-нибудь без очереди пройти.

Я всегда знала, что в семье не может быть одного ребенка. Знала, и все. А жизнь помогла мне утвердиться в этом мнении. Моя дочь в 4 года перенесла рак, и хотя мы его победили, я только укрепилась во мнении, что детей в семье должно быть много. Нет, не на замену, а чтобы не сойти с ума и продолжать жить ради кого-то.

Важный звонок

Это давняя история. Я жила одна с дочкой и мечтала усыновить маленького человека, но как-то все время находились другие важные дела. И тут поздней осенью позвонила близкая подруга и сказала, что я могу ее поздравить: у нее теперь два ребенка, второй - это сын. Зовут Тимур и ему 6 месяцев. Если бы я вчера не видела Ольгу в кофейне, то подумала бы, что сошла с ума. И тут меня осенило: она сделала это! Почему она смогла, а я до сих пор нет, когда будет «тот день»? Я тут же погуглила телефоны органов опеки по району, и организация оказалась в трех шагах от моего дома. Чем не знак судьбы? Уже на следующий день я была на приеме, и самым сложным оказалось ответить на вопрос: «А почему вы хотите взять ребенка?». Если бы я только знала, сколько раз мне будут задавать этот вопрос разные люди. Теперь я знаю ответ: я хотела себе и кому-то еще сделать хорошо.

Так много бумаг…

Да, бумаг оформлять, действительно нужно много, но не верьте тому, кто говорит, что это очень сложно. Да, бывают неадекватные сотрудники опеки, но нам такие люди встречаются на каждом шагу. Итак, схема: сначала нужно сделать запрос в специальные органы о судимости - справка делается около месяца (говорят, что сейчас этот процесс упростили), и идете на занятия в школу приемных родителей (ШПР) - она есть в каждом районе, и занятия там бесплатны. Параллельно ходите в поликлинику и по диспансерам, сдаете анализы - вам выдадут специальную бумажку - «бегунок». На все это уходит от силы месяц, поверьте.

Одиноким детей не дают

Это откровенная ложь. Зачем ее распространяют - не знаю. Еще как дают! У меня даже собственности не было: я жила в квартире, но прописана была не там и судилась с жилищником о документе, - я хотела иметь свидетельство о собственности на жилье. Я очень боялась, что из-за этого мне не дадут малыша. А в квартире, в которой я жила, происходил социальный ремонт, и накануне визита комиссии из органов опеки и органов Роспотребнадзора , которая должна была проверить, где и как ребенок будет жить, у меня на кухне слетела вся плитка. Выглядело это ужасно, я выдала разруху за ремонт. И подписав все документы о здоровье у главврача, отдав справку о несудимости и жилусловиях, стала ждать заключения. Заключения о том, что я могу быть опекуном. Ах, да, к этим документам прилагалось заявление моей 14-летней дочери, что она не против, что я хочу взять ребенка. Больше об этой моей авантюре никто не знал.

Не надо искать, он сам придет

Я сразу же позвонила в дом ребенка, как сейчас помню, это было 30 декабря, и мне сказали, что нет, никто не взял этого мальчика. Я тут же отправила им по факсу заключение о том, что могу быть родителем, и 2 января стояла с пакетом памперсов под дверями дома ребенка (как я туда добиралась, вам лучше не знать). В 8 утра меня встретила социальный работник и начала зачитывать медицинскую карту Максюши, чем еще, кроме сердца, болен или возможно болен мой будущий сын. У него было подозрение на туберкулез (мама кормила его в роддоме, хотя у нее была открытая форма этого заболевания) и грыжа пахово-мошоночная. И в свои 1 год 6 месяцев он, естественно, не говорил ни слова и, как мне сказали даже не гулил. В общем, отставал в психическом развитии. С каждым их словом мне казалось, что я умираю… А пути обратно нет. Как я могу развернуться и уйти? И тут на лестнице раздались шаги, социальный работник привела мне мальчика. На нем был очень милый костюмчик и шапка с бунбоном больше его головы. Максим сразу протянул мне ручонку, теплую, влажную. Мне разрешили взять его на руки и тут же спросили: ну что, мамочка, берете?.. Прозвучало как на базаре, словно картошку выбираю. Малыш все это время радостно прыгал у меня на коленях. Я посмотрела в его глазищи и спросила: «Ну, что, Макс, поедешь в Москву, жить с нами?», не ожидая, конечно, ответа. Малыш замер, пристально посмотрел мне в глаза и совершенно четко сказал: «Да! Да-да-да!».. И эти люди мне говорили, что он даже не гулит! Я подписала все бумаги не раздумывая. И понимая, что Нового года малышу дома не видать, молила их об одном: закончить оформление побыстрее, чтоб Максимка мог встретить дома Рождество.

Рождественское чудо

Я каждый день звонила в дом малютки и департамент образования города, но меня просили подождать. 6 января утром я проснулась с чувством, что хватит звонить, набрала подругу, взяла дочь, детские вещи, и мы поехали на машине за моим сыном. Безумный страх, что его заберет кто-то кроме меня, сводил с ума. Подруга-доктор цинично успокаивала: кому он нужен, с тремя пороками сердца, туберкулезом и грыжей и исковерканной грудной клеткой? Только тебе. От этого становилось легче. Мы приехали к закрытым дверям департамента… Но тут кто-то вышел из припаркованной машины, и это оказалась та самая злая тетя, которая отдавала сына, как картошку. «Не выдержали-таки. Ну Бог с вами, сегодня Рождество. Берите документы и за ним в дом малютки, я позвоню, не забудьте в понедельник отдать папку с делом органам опеки в Москве. Хотя это и не по правилам…»

Я сняла с него, с моего малыша (он не выглядел на полуторогодовалого, от силы 9 месяцев, только-только начал шатко ходить), детдомовские вещи в одно мгновение, нарядив во все новое и то, что дали друзья, и вынесла на улицу. Помню, как сын прижался ко мне и зажмурился от яркости снега. По дороге нас остановил патруль: впопыхах мы забыли про кресло, да и не факт, что Макс сидел бы в нем. Всю дорогу он проехал у меня на руках, и только подъезжая к Москве, я положила его на плед на сиденье, и он, закрыв глаза, стал отчаянно укачивать себя головой. Так, как убаюкивают себя все детишки в детдоме. Я аккуратно обхватила его голову руками, и он постепенно затих. А ровно в полночь мы остановились у подъезда моего дома. Максим так и не проснулся до утра и спал улыбаясь, как будто знал, что произошло чудо и теперь у него большая семья: мама, сестра, бабушка, прабабушка и прадедушка… А через полгода у нас появился еще и папа. Вот такие чудеса.

P. S. Прошло много лет, сын учится в третьем классе, он знает, что он приемный, но рад, что мы его нашли и так любим.

Журнал "Домашний очаг", май 2018.

Марина Трубицкая 22 года назад узнала, что ее усыновили, а 10 лет назад создала «Сообщество взрослых усыновленных» в надежде, что это поможет ей и другим приемным детям разобраться в произошедшем в их жизни.

ЧТО БЫЛО ВНАЧАЛЕ

Началось все, наверное, с любви и с горя. Несколько поколений назад, в 30-е годы, многие крестьянские семьи, чтобы спастись от коллективизации и голода, уезжали на Дальний Восток, вербовались на стройку железной дороги. Так, на станцию Облучье, возле Биробиджана, приехали семьи моих дедов и прадедов. Там у бабушки Акулины и деда Данила в 1940 году родилась дочь Раиса, а после войны, в 45-ом, сын Николай, в 48-ом – Владимир, а в 54-ом младшая – моя мать Надежда.

Когда Надежде было 14 лет, случилась беда. После ссоры с женой ее отец ушел из дома и лег под поезд.

Говорят, это очень сильно ударило по Наде, и с тех пор все пошло не так. Время шло, Надя повзрослела, встретила моего отца Юрия, родилась я, а через год – мой брат Коля. Образцовой семья не была, были ссоры, алкоголь, драки.

В моей памяти картины: мы с Колей прячемся под столом, в дверном проеме угрожающая фигура отца, страшно.

Пустой дом, я одна на кровати, прорвало трубу, прячусь под одеялом, грызу луковицу. Мать в ванной смывает кровь с руки. Мать сидит на кровати, плачет, мы с Колей ее обнимаем. А потом в память врезается, как я падаю из окна второго этажа, кричу на земле, ко мне бегут врачи. Вот так, из-за недосмотра за нами, я оказываюсь в больнице, а на семью обращают внимание органы опеки.

В эти первые годы нашей с Колей жизни без матери много помогала ее старшая сестра Рая, часто забирала к себе, хотя у нее самой было трое детей. Но в тот год случилась еще одна беда, и опять на железной дороге. Муж Раисы попал под тепловоз, и прошел год, прежде чем он смог вставать. Законы тогда были более суровые, чем сейчас.

Нас с Колей забрали в детский дом, а Надежде и Юрию дали по два года колонии за тунеядство.

Тетя с детьми и с тяжелобольным мужем на руках не смогла нас забрать к себе, и нас с братом из больницы увезли по разным городам – меня в дошкольный детский дом во Владивосток, а Колю – в дом ребенка в Уссурийске. В сентябре того же года у родителей родилась еще одна дочь – Людмила, и ее тоже отправили в Дом ребенка. Усыновили нас три разные семьи.

«ЭТО ТВОЯ МАМА»

Кровная бабушка Акулина и мама Надежда, 1959 год, станция Облучье

Воспоминания о жизни до детского дома у меня остались, но никто мне не объяснял, что они означают, что со мной произошло. Проходит год в детском доме. Однажды меня за что-то наказали, я стою в углу. А потом подходит воспитатель, дает мне конфету и говорит: «Приходила твоя мама и сказала, что тебя зовут не Рита, а Марина». Я поделилась новостью с товарищами по группе, но они не верят и смеются.

Мама меня навещает, дарит куклу, дети ее ломают. Что так начинается усыновление, я не знаю, таких слов не говорится. Просто говорят, что это моя мама.

Как-то в весенний день в детский дом приезжает и папа. Папе предлагают погулять со мной во дворе. Так он со мной знакомится, и с этого дня мы постепенно становимся родными людьми. Папа не может спокойно смотреть на мой жалкий вид, худобу и доверчивость, прячет слезы. Так получилось, что в тот день мои новые мама и папа заехали в детский дом с кем-то из коллег из системы образования и управления детскими домами. Посмотрев на нас, родителям вдруг сказали: «А что тянуть, сейчас и забирайте». Отдали меня из детского дома «под расписку», в наше время это называется предварительная опека.

Воспитатели достали со шкафа и вручили мне на память куклу Наташу. Так мы и уехали, а усыновление дооформили позже.

С того дня у мамы сохранились мои детдомовские ботиночки и оранжевая байковая кофточка. На следующий день им нужно было идти на работу, папа договорился, чтобы меня приняли в садик, но неожиданно выпал снег, одежды и обуви по размеру в доме не было, мама надела мне свои перчатки, и папа нес меня в садик на руках. После обеда уже мама что-то для меня купила и переодела.

Помню я с тех времен не так много. Мне было тоскливо в детском саду, но работа преподавателя позволяла маме забирать меня пораньше.

Мама говорила, что я много плакала по всевозможным поводам. Например, из-за того, что у папы на тарелке картошки больше, чем у меня. А потом наоборот – потому что у меня больше, чем у папы.

1982 год, Марина в 7 лет в детском саду

Так я стала расти в семье преподавателей истории и английского. Сначала маме говорили, что я отстаю в развитии и впереди вероятна коррекционная школа, но эти проблемы постепенно решились. Помню, с какими рыданиями я училась читать и как потом распробовала это дело и уже не могла оторваться от книг. Помню, как папа мне читал стихи Есенина, а я говорила, какие нравятся мне. Самые запомнившиеся мне сказки на ночь от папы и папиной сестры – рассказ про восстание на броненосце «Потемкин» и увлекательный пересказ сюжета «Песни о вещем Олеге». Мама с моих первых дней дома записывала мои смешные и трогательные слова и фразы. Теперь их перечитываю и возвращаюсь в то время.

6 лет

– Мама, если ты погибнешь, я тоже умру. Я без тебя жить не буду.

– Мама, а папа меня не воспитывает.

– Почему?

– Потому что он меня никогда не ругает. Все время шутит и шутит, а воспитанием не занимается совершенно.

7 лет

– У нас в классе всех детей кто-нибудь бьет: или мама, или папа, а меня никто не бьет.

8 лет

– Папа меня воспитывает совершенно неправильно, но мне очень нравится.

Учительница начальных классов как-то на уроке комментировала ведение «дневников природы», «словариков» и помощь в этом родителей. «Вот у Марины мама очень хорошо все делает». А я руку поднимаю:

– А вы видели, какие у моей мамы красивые глаза?

Помню прогулки с папой по городу, с рассказами об истории. Помню, как однажды ожил купленный замороженный карась, и мы с папой в пакете отнесли его за город и выпустили в озеро.

А что же со всем тем, что было до детского дома? Ведь я многое помнила и не знала, что значат мои воспоминания. Про детский дом родители мне говорили, что это был круглосуточный детский сад, пока они были в длительной командировке. А на вопросы о странной семье, в которой я жила до этого, ответов не было. Я не помню, но мама говорит, что лет в 11 я обвинила их в том, что они сдали меня в детский дом. Могу представить, как им было горько это слышать. Но ответы не находились, и раз так, я, наверное, сама задвинула все это непонятное куда-то подальше от осознавания. Пока однажды все это «с грохотом» не вывалилось.

НАХОДКА

В 21 год я нашла дома письмо, в котором мамина подруга поддерживала ее в желании усыновить ребенка из детского дома, приводила историю их общих знакомых. И все бы ничего, если бы по дате письма не оказалось, что оно написано в месяц моего рождения. От мысли, что этим ребенком из детского дома могу быть я, волосы встали дыбом. Этого не может быть! Но, с другой стороны: а как еще объяснить это письмо? И тут же вспомнилось, что у меня нет детских фотографий до 5 лет, хотя папа с молодости много фотографировал.

Пришло в голову достать коллекцию открыток. До 80-го года никто в письмах не обращается ко мне, а с 80-го уже говорят о нас троих.

Три дня меня трясет, и я еду к маминой сестре. Она прекращает мои мучительные сомнения и подтверждает – да, ты из детского дома.

«Что ты рыдаешь? Могла там и остаться». На вопрос «А мальчик Коля, которого я помню, – мой брат?» – тетя отвечает утвердительно.

ТАЙНА УСЫНОВЛЕНИЯ ОТКРЫЛАСЬ

Итак, больше сомнений и неопределенности нет, и меня разрывают странные ощущения. С одной стороны, я почему-то чувствую острое счастье. С другой – я не могу поверить в реальность этих фактов, не могу это понять и принять. И это принятие и понимание занимает у меня долгие годы.

Как совместить, что я одновременно девушка «из хорошей семьи» и ребенок из семьи алкоголиков? Неужели это обо мне? Что я знаю об алкоголиках?

Что это опустившиеся люди, от которых лучше держаться подальше. Но это мои родители, я от них произошла! И что во мне от них?

Первая встреча с братом Николаем после раскрытия тайны усыновления, 1999 г.

Так я начинаю долгий-долгий и болезненный путь понимания и принятия и себя и своей кровной семьи. Сначала я узнала собственное имя, имя брата и родителей. Брата я нашла через 2 года. Законным образом я его найти не могла, но мне очень повезло, мне в госорганах пошли навстречу, и к его приемным родителям пришли из органов опеки с сообщением обо мне. За ними было решение – говорить ли про меня Коле. Я понимаю, как это может быть страшно – сказать и не знать, что будет дальше.

Не каждый усыновленный принимает раскрытие тайны во взрослом возрасте. Многие слышали истории о том, как после раскрытия тайны приемные дети обижаются на обман, разрывают отношения с приемными родителями.

Но родители Коли посчитали, что не вправе скрывать от него известия о сестре. И, к счастью, встретил он эту новость с радостью, сказал, что всегда подозревал, что он приемный.

Он приехал ко мне в гости, и так мое прошлое стало становиться все более живым и человечным. Я узнала, что значит быть внешне похожей, как бывают похожи родственники. Как чувствовать, что вы родные с вроде бы малознакомым человеком. Вот уже 20 лет мы общаемся, изредка приезжаем друг к другу в гости через всю страну. Наши семьи, дети тоже общаются.

В Интернете я познакомилась с приемными родителями, психологами, ведущими школ приемных родителей.

В 2004 году сама стала волонтером благотворительных проектов, развивающих семейное устройство, стала поддерживать сайт «Усыновление в Приморье» с фотографиями детей, которым искали семьи. И в 2005-м мы с мужем сами стали приемными родителями. К тому времени у нас уже рос сын Паша, а взяли в семью мы его ровесника Степу. С тех пор прошло 12 лет, мальчикам нашим по 16, и еще родилась дочка Наташа.

Я прошла путь многих приемных родителей, знаю теперь, что такое адаптация, депривация и прочие сложности.

Все время думаю, как же все это преодолевали мои родители, ведь тогда не было столько информации и поддержки, как есть у нашего поколения приемных родителей. Как говорит мама, ругали ее на родительских собраниях за мои поступки, и она не оправдывалась, что «она ни при чем, это все ребенок такой неправильный, с плохими генами».

Марина с мужем и детьми

КАК ВСЕ СОЕДИНИТЬ

За эти годы я определилась в взглядах на тайну усыновления. Она очень мешает и приемному ребенку в принятии себя и своей жизни, и приемным родителям в возможностях помочь ребенку.

Чтобы не было такого мучительного раскола, как у меня, лучше изначально говорить ребенку правду, создавать реальную картину его жизни.

Вопросов при этом множество, есть очень трудные, но это решаемо. Наш приемный сын также спрашивал, на кого он похож, почему его оставила мама, что будет в его жизни дальше, каким он должен и может быть. Те же вопросы не прекращаются у меня самой.

Многие ответы пришли в последний год. Я связалась через соцсети с родственниками со стороны отца, они рассказали часть трагической истории семьи. А летом я набралась сил и написала письмо сестре матери, Раисе Даниловне. И она мне позвонила, волновалась и переживала, просила прощения, звала приехать. Я приехала, и огромное им спасибо за теплый прием. Одно дело – знать о своей связи с кровной семьей, но не все усыновленные дети в своих поисках находят тепло и любовь. Я почувствовала себя частью семьи, с полным правом. Их история рода – она теперь и моя. Узнала я много и страшного, печального и, напротив, то, чем можно гордиться.

Мне ценно это все, целиком. Это все мое, и все мне важно. Я познакомилась с родными младшими братьями, с двоюродным братом и сестрами, с племянниками и племянницами.

Удивительно слушать рассказы о том, какой я была маленькой, какими людьми были мать и отец. Самым ценным подарком стали письма, которые мать писала бабушке. За строками чувствовалась личность, с ее сложными чувствами, с любовью к семье и с тяжелыми переживаниями. Нашлась там строчка и обо мне с сестрой – «потеряла я моих девчонок». Мать и отец умерли больше двадцати лет назад, но так я смогла представить, какими они были, и это мне невероятно важно.

«НЕБЛАГОДАРНЫЕ УСЫНОВЛЕННЫЕ»

На форумах для усыновителей я обратила внимание, что на сотни рассказов приемных родителей приходятся единицы рассказов самих приемных детей. То есть те, ради кого все это делается, редко говорят, что они об этом думают, что чувствуют и что хотели бы изменить. А если все-таки говорят, то нередко эти слова принимаются в штыки.

Одобрение есть, пока усыновленный говорит о благодарности приемным родителям.

Но когда заходит речь о желании найти кровных родителей, узнать собственное происхождение, начинаются советы вообще об этом не думать. Высказывания о неприятии самого усыновления, тайны усыновления, изменения имени и даты рождения вызывают бурю в обсуждениях и оскорбления усыновленного. Встречая такую реакцию, усыновленные решают держать свои чувства при себе, и круг замыкается.

10 лет назад я создала в живом журнале «Сообщество взрослых усыновленных», в надежде, что это будет место, где каждый приемный ребенок сможет высказаться о том, что его волнует, и это поможет обществу лучше понимать приемных детей. Там пишут те, кто знал об усыновлении с детства, и те, кто узнал очень поздно и тяжело это пережил. Те, кто против тайны, и те, кто оказался не готов к ее раскрытию. Собираем исследования и советы психологов – для самих приемных детей и для приемных родителей.

Судя по отзывам, такие рассказы важны и тем, и другим. Это делает людей в семье ближе, убирает непонимание и страхи.

Например, многие боятся, что интерес усыновленного к кровной семье означает, что он отвергает приемную семью, что ему там плохо и он ищет место, где будет лучше.

Но такой связи нет. Если с приемными родителями сложились теплые любящие отношения, то они такими останутся и при поисках ребенком этой части своей жизни.

Многих приемных родителей беспокоит – как и когда лучше говорить с ребенком об усыновлении. Большинство усыновленных отметили, что им очень помогало, когда приемные родители не ждали их вопросов, а сами поднимали эту тему, показывая этим, что это тема не запрещенная для обсуждения. И, конечно, важно, чтобы не было оскорбления кровных родителей. Какими бы они ни были, дети чувствуют кровных родителей частью себя, и оскорбления бьют по самому ребенку.

Непросто, но можно подобрать слова для описания большинства сложных ситуаций из жизни. Иногда самое честное – сказать: «Я не знаю, почему так произошло».

Кроме психологической поддержки и помощи в поисках информации о семье мы добиваемся и юридических изменений. В большинстве стран уже норма, что приемным детям либо изначально говорят об их происхождении, либо после совершеннолетия по запросу предоставляют информацию о родителях. В России пока с этим огромные проблемы. Существует закон, запрещающий разглашать тайну усыновления без согласия усыновителей, теоретически направленный на защиту прав детей.

На практике этот закон ущемляет интересы многих людей, которые хотят знать свою историю и историю своей семьи.

Д ля кого-то из усыновленных важна возможность установить отношения с братьями и сестрами, но пути к этому закон не предусматривает.

Сейчас, чтобы узнать правду о своем рождении, им приходится в суде добиваться выдачи такой информации, и часто безуспешно.

Мы просим , органах опеки и попечительства, архивах информацию об их кровных родственниках. Это не отменяет тайну усыновления от посторонних и помогает только тем, кто сам считает для себя необходимым знать правду