Варшавская мелодия. Мелодия несбывшейся любви
«Всегда и всюду границы, границы... Границы времени, границы пространства, границы государств. Границы наших сил. Только наши надежды не имеют границ».
В середине 60-х годов уже минувшего столетия драматург Леонид Зорин написал пьесу "Варшавская мелодия", прямо так и созданную для театральной сцены. В то время,как пожалуй главное место занимали целиком идейные произведения, написанные на заказ и на злобу дня (борьба с капиталистами,строительство коммунистического общества - "лучшего и прогрессивнейшего в мире", целинные мотивы), романтическая сказка о двух влюблённых (совершенно лишённая какой бы то ни было политической окраски,что делало её возможной для постановки) напоминала глоток свежего воздуха. Строить светлое будущее хорошо,но всё чаще людям хотелось любви и простого человеческого счастья. Разве жить не значит чувствовать?
Всё началось со случайной встречи в консерватории на концерте Шопена в снежном декабре 1946 года. Она полька, учится в консерватории и собирается стать певицей. Он - русский, и война - практически единственное что он по-настоящему видел и чувствовал до этой встречи.
Однако собирается стать специалистом по изготовлению вина ("Ведь это же прекрасно,когда вино не только поит, но и кормит"). После концерта,провожая новую знакомую до общежития,забрасывает её вопросами,стремясь узнать решительно всё. В свою очередь и ей становится интересен этот молодой человек. Ей нравится его робость и совершенное неумение ухаживать за дамой. Глупо не догадаться, что едва знакомые люди, расставаясь тут же назначают новую встречу.И так, встреча за встречей, рождается чувство, для которого не помеха ни национальность, ни почти полное отсутствие денег (вполне нормальное явление для студентов)
Посещение музея, украденные поцелуи тайком от заснувшей дежурной. А позднее и встреча нового года не в тёплой компании,а наедине друг с другом.Дешёвое вино из гранёных стаканов,полное отсутствие закуски - всё очарование молодости. И в тот самый момент, когда влюблённые уже готовы узаконить свои отношения,приходит страшная новость - русским запрещены браки с иностранцами. Разрыв неизбежен, болезненный и неописуемый,как агония...
Спустя долгие десять лет новая встреча,но уже не в Москве а в Варшаве. Она стала известной певицей,он приезжает по делам (естественно касающимся виноградников и вина).Она замужем,он женат. Всего несколько часов им удаётся провести вместе в ресторане,прежде чем снова расстаться почти на десять лет. Геля рассказывает Виктору, что, приезжая в Вавель, всегда пишет записки королеве Ядвиге, чтобы она вернула ей Виктора. Виктор говорит ей, что он помнит все.
Третья встреча снова происходит в Москве. Она(знаменитая певица) находится на гастролях,он приходит чтобы специально посмотреть и послушать давно знакомый и ставший родным голос. Оба расстались со своими половинами,и вновь одиноки как в юности. Что их ждёт впереди - новое расставание или одиночество вдвоём?...
Очень сложное, многогранное произведение, которое поставить и сыграть наверняка гораздо труднее чем кажется.Взгляды,жесты,эмоции - оба актёра великолепно справляются с поставленной задачей. Сыграли даже то, к чему наверно не стремились,и то,что не сыграть ну попросту нельзя. Очень к месту минимализм декораций,в этой истории непозволительно бессмысленное или же упорядоченное нагромождение предметов - ничто не должно отвлекать зрителя от героев и их истории. Наверное будет лишним говорить что подобная история более чем достоверна и правдоподобна,и вполне может произойти в наше время. А это значит что зрителю несложно поставить себя на место персонажа и быть уже полноправным участником разыгрывающейся драмы. Не утопическая история в духе Шарля Перро, а реальность как она есть. Разве можно остаться равнодушным?
Варшавская мелодия для молодых (на Малой Бронной с душечкой Даниилом С.) Кто тут еще любит польское доминирование? :))
Про любовь, светлую, но обреченную. Слишком разные герои встречются в первом акте: Виктор - живой, легкий, улыбчивый и Гелена - замороженная войной снежная королева. И чувство Виктора не может пробиться сквозь ледяную броню девушки. Финал - жестокий, но единственно возможный: любовь ушла, герои уже не верят друг другу и не способны перепрыгнуть разделяющую их пропасть, созданную временем и социальными условностями. Говорят, в Москве на спектакль невозможно достать билеты! А счастливчики после спектакля уходят мокрые от слез. Не повести печальнее на свете...
В театре Додина (первые 4 фото) "Варшавская мелодия" играется как история отношений советского раба и гордой панны. Роскошная молодая актриса для амплуа героини Уршула Малка приехала учиться к Додину из Польши. На сцене она выглядит как принцесса Ирэн, так что от «звёздного мальчика» Данилы Козловского, как и от его персонажа, камня на камне не остаётся».
Любовь без пафоса, такая искренняя и неподдельная, трагичная и тяжелая, с надрывом и десятилетиями томительного ожидания:
«настоящий букет создаётся выдержкой».
Зал плакал и смеялся — над своим советский прошлым, над их и своими историями жизни.
«Я советский гражданин, что поделать, мне для счастья не хватает документа...», — пьесу Зорина можно разбирать на цитаты.
А самая знаменитая постановка пьесы - спектакль Театра им. Вахтангова 1969 года, с Юлией Борисовой и Михаилом Ульяновым
Это сказка о романтической любви: очаровательная полька Гелена, а рядом чудесный русский паренек, только что вернувшийся с фронта, и несказанная, единственная в мире любовь новых Ромео и Джульетты, безумная, овеянная хмельной радостью Победы. Но на пути их любви встали препятствия: после войны, словно трагический «свадебный подарок» для молодых, вышел указ, по которому в Советской стране запрещались браки с иностранцами. И он, боец, победивший фашизм, ослабел перед новым, теперь уже «родным» фашизмом, и героиня, слабая, стала сильной, уйдя в одинокую, безлюбовную жизнь. Но невозможность построить семью отходит как бы на второй план: зрителю хочется неотрывно смотреть и смотреть на Гелену и Виктора, слушать их любовные признания, замирать от счастья сопереживания, содрогаться от опасности никогда не узнать такой любви.
Юлия Борисова и Михаил Ульянов в режиссуре Рубена Симонова великим дуэтом «спели» эту Варшавскую мелодию, поставив своих героев в ряд классически бессмертных. А то, что солдат военной Победы потерпел поражение в мирное время, уже не кажется зрителю трагедией, ибо он верит: герои еще встретятся, а персонаж Ульянова еще переборет все трудности — просто в душе печально поет любовь.
В качестве заглавной "варшавской мелодии" была использована песня 50-х годов "ZOTY PIERSCIONEK"/"Золотой перстенек" (музыка - Jerzy Wasowski - тот самый, из "Kabaretu Starszych Panow", слова - Roman Sadowski).
А вот для сравнения - польские, оригинальные версии "Золотого перстенька":
HALINA KUNICKA (видео) - http://www.youtube.com/watch?v=yF-_Oo0fRME
Irena Santor (аудио) - http://www.youtube.com/watch?v=D8FkdDh5n-s
Hanna Rek (аудио) - http://aro7777.wrzuta.pl/audio/cC4xAWhyhKDj
Вот что пишет уважаемый tay-kuma :
Эту песню впервые исполнила Рена Рольска в 1965 году. Потом нас с ней познакомила Эдита Пьеха. В вахтанговском спектакле по пьесе Леонида Зорина "Варшавская мелодия" ее пела Юлия Борисова. Собственно, это и была варшавская мелодия. Потом эту пьесу ставили во многих театрах и использовали ту же мелодию. Но не во всех. В Ленинградском театре Ленсовета, например, песня Гелены другая. "Bo ja - to ty, a ty - to ja". Ее можно послушать здесь в исполнении Алисы Фрейндлих.
А мне больше нравится "Злато колечко".
Злато колечко
По Варшаве, понад Вислой,
Помню, ходил к нам с шарманкой гость.
Нес шарманку он с попугаем
И колечек горсть.
Златоклювый попугайчик
Вытащит "счастье" за грош для вас,
А шарманщик вам даст колечко
И сыграет старинный вальс.
Злато колечко, злато колечко - на счастье.
Злато колечко - каждой дивчине на счастье.
Злато колечко с маленьким камешком синим
На мое счастье, на счастье каждой дивчине.
По Варшаве, понад Вислой
много прошло торопливых лет.
Нет шарманки с попугаем
И колечка нет.
Где ж ты, милое колечко?
Я вспоминаю тебя не раз.
Где ты, юность, где мое счастье?
Где ты, старый забытый вальс?
Злато колечко, злато колечко - на счастье.
С камешком синим - каждой дивчине на счастье.
За то колечко дней золотых незабвенных
Я отдала бы сотню колец драгоценных.
Поет Ирена Сантор
ZOTY PIERCIONEK
Muzyka: Jerzy Wasowski, sowa: Roman Sadowski
walc z repertuaru Reny Rolskiej (1965)
Chodzi kiedy kataryniarz,
Nosi na plecach sowików chór
I papug ze zotym dziobem
I piercionków sznur.
Nad warszawsk szar Wis,
Za jeden grosik, za dwa lub trzy,
Modry Dunaj w takt walca pyn
I papuga nucia mi:
Zoty piercionek, kataryniarza jedyny,
Na moje szczcie, na szczcie kadej dziewczyny.
Dzisiaj tamten kataryniarz
Nosi na plecach ju skrzyni lat,
A we wosach piercionki srebrne,
Które zwija wiatr.
Odleciaa ju papuga
I mój piercionek ju dawno znik,
Wic powiedzcie gdzie mam go szuka,
Kto go jeszcze odnajdzie mi?
Refren:
Zoty piercionek, zoty piercionek, na szczcie...
Coda:
Zoty piercionek, zoty piercionek, na szczcie,
Z niebieskim oczkiem, z bkitnym niebem, na szczcie.
Zoty piercionek, taki miedziany, dziecinny,
Za ten piercionek oddaabym dzi sto innych.
В других театрах СССР режиссеры в своих версиях "Варшавской мелодии" использовали другие польские песни. Так, в киевском Театре им. Леси Украинки Ада Роговцева пела песню "Anatol", а в питерском Ленсовете Алиса Фрейндлих - "Bo ja - to ty, a ty - to ja".
Использованы фото спектаклей МДТ,.Ленсовета,Вахтангова, на Малой Бронной,
Москва. Декабрь 1946 г. Вечер. Большой зал консерватории. Виктор садится на свободное место рядом с девушкой. Девушка говорит ему, что место занято, так как она пришла с подругой. Однако Виктор показывает ей свой билет и описывает девушку, которая ему этот билет продала. В ней Геля - а именно так зовут девушку - узнает свою подругу. В антракте выясняется, что Виктор здесь впервые. Он пытается узнать, откуда приехала Геля, - она говорит по-русски с ошибками и с акцентом, выдающим в ней иностранку. Виктор думает, что она из Прибалтики, а оказывается - из Польши. Они с подругой учатся в консерватории. Она певица. Геля сердится, что её подруга предпочла концерту прогулку с молодым человеком.
После концерта Виктор провожает Гелю в её общежитие. По дороге Геля рассказывает Виктору о себе. Русскому языку её учил отец. Виктор рассказывает о своей жизни. Он учится на технолога: будет создавать вина. Читает ей стихи Омара Хайяма. Виктор хочет встретиться с ней еще и назначает свидание.
На остановке Виктор смотрит на часы. Появляется Геля. Виктор говорит ей, что боялся, что она не придет. Он не знает, куда им идти. Геле нравится, что он откровенен, что у него есть характер. Советует ему понимать: каждая женщина - королева. Переговорный пункт. Пустой зал, Геля собирается говорить с Варшавой. Пока они ждут её очереди, она рассказывает Виктору, как болела два дня, как её лечили чаем с малиной. Наконец, Геле дают кабину. Когда она возвращается, Виктор хочет узнать, с кем она говорила, но Геля смеется, перебирая вслух имена разных молодых людей. Скоро полночь. Геля хочет, чтобы Виктор проводил её в общежитие. Но Виктор и не думает расставаться с ней и напрашивается на чай.
Музей. Виктор приводит сюда Гелю, так как больше им некуда деться: сам он не москвич. Геля рассказывает ему о польском городе Вавеле. Там похоронена польская королева Ядвига. Она была покровительницей университета в Кракове, и все ученики до сих пор пишут ей записки с просьбами помочь выдержать экзамен или облегчить учебу. Сама Геля тоже ей писала. Так, за разговорами, Геля и Виктор гуляют по музею, иногда заходят за статуи и целуются.
Комната в общежитии. Геля в домашнем халатике укладывает перед зеркалом волосы. Входит Виктор. Геля журит его, что он поздно пришел: так они могут не успеть к друзьям на встречу Нового года. Виктор принес ей подарок - новые туфельки. Геля в ответ дарит ему новый галстук, уходит на несколько минут, чтобы надеть платье. Когда Геля возвращается, то видит, что Виктор спит. Геля отходит в сторону, гасит большой свет. Потом садится напротив Виктора и внимательно на него смотрит. Тишина. Медленно начинают бить часы. Двенадцать. Потом, через некоторое время, час. Геля продолжает сидеть в той же позе. Виктор открывает глаза. Геля поздравляет его с Новым годом. Виктор просит у нее прощения за то, что все проспал. Оказывается, он разгружал вагоны, чтобы заработать Геле на подарок. Геля не сердится на него. Они пьют вино, слушают музыку, танцуют. Потом Геля поет Виктору старинную веселую песенку на польском языке. Виктор говорит ей, что мечтает, чтобы она вышла за него замуж. Он хочет сделать её счастливой, чтобы она никогда ничего не боялась…
Та же комната. Геля стоит у окна спиной к двери. Входит Виктор. Они уже десять дней живут на турбазе, потому что Геля решила, что им нужно привыкнуть друг к другу. Виктор вернулся с дегустации. Он весел и опять говорит с Гелей о женитьбе. Геля холодна с ним. Она рассказывает ему новости: издан новый закон, воспрещающий браки с иностранцами. Виктор обещает плачущей Геле придумать что-нибудь, чтобы они могли быть вместе. Однако придумать ему так ничего и не удается. Вскоре его переводят в Краснодар, где он не имеет о Геле никаких вестей.
Проходит десять лет. Виктор приезжает в Варшаву. Он звонит Геле и договаривается о встрече. Виктор рассказывает, что приехал к коллегам, что стал ученым, защитил диссертацию. Геля поздравляет его и зовет в маленький ресторанчик, где поет её друг Юлек Штадтлер. Оттуда видна вся Варшава. В ресторане за разговором Виктор говорит, что женат. Геля тоже замужем. Ее муж - музыкальный критик. Штадтлер замечает Гелену и просит её спеть. Та выходит на сцену и поет песню, которую пела Виктору десять лет назад, - в новогоднюю ночь. Когда она возвращается, то рассказывает Виктору, что, приезжая в Вавель, всегда пишет записки королеве Ядвиге, чтобы она вернула ей Виктора. Виктор говорит ей, что он помнит все.
Улица. Фонарь. Геля провожает Виктора до отеля. Ему нужно уже уходить, но Геля не пускает его, говоря, что он должен понять: если он уйдет сейчас, то они никогда больше не увидятся. Она зовет Виктора в Сохачев - это недалеко. Завтра Виктор вернется. Но тот не соглашается, просит её понять, что он здесь не один и не может уехать вот так, на всю ночь. Гелена напоминает: когда-то он смеялся, что она постоянно всего боится. Виктор отвечает: так сложилась жизнь. Гелена говорит, что все поняла, и уходит.
Проходит еще десять лет. В начале мая Виктор приезжает в Москву и идет на концерт, в котором участвует Геля. В антракте он заходит к ней в артистическую. Она встречает его спокойно, даже радуется его приходу. Виктор рассказывает, что у него все идет хорошо, теперь он доктор наук. В Москве он в командировке. А с женой расстался. Гелена говорит, что он - герой. Сама она тоже рассталась с мужем и даже со вторым. Ее друг Юлек Штадтлер умер. Она говорит, что жизнь идет вперед, что во всем есть свой смысл: в конце концов, она стала хорошей певицей. Замечает, что сейчас молодые люди даже женятся на иностранках. Потом спохватывается, что совсем не отдыхала, а антракт скоро заканчивается. Просит Виктора не забывать и звонить ей. Виктор извиняется, что побеспокоил её, и обещает позвонить. Они прощаются.
Пересказала
Леонид Зорин
Варшавская мелодия
Лирическая драма в двух действиях
Издательство "Ingwar&Velimir"
Санкт-Петербург - осень, 2004
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Прежде чем вспыхивает свет и начинается действие, мы слышим слегка измененный записью голос Виктора:
В Москве, в сорок шестом, декабрь был мягкий, пушистый. Воздух был свежий, хрустящий на зубах. По вечерам на улицах было шумно, людям, должно быть, не сиделось дома. Мне, во всяком случае, не сиделось. А таких, как я, было много.
Свет. Большой зал консерватории. Где-то высоко, у барьера, сидит Геля. Появляется Виктор, садится рядом.
ГЕЛЯ (мягкий акцент придает ее интонации некоторую небрежность). Молодой человек, место занято.
ВИКТОР. То есть как это - занято? Кто смел его занять?
ГЕЛЯ. Здесь будет сидеть моя подруга.
ВИКТОР. Не будет здесь сидеть ваша подруга.
ГЕЛЯ. Молодой человек, это есть невежливость. Вы не находите?
ВИКТОР. Нет, не нахожу. У меня билет. Этот ряд и это место.
ГЕЛЯ. Ах, наверное, это там... (Жест - вниз.)
ВИКТОР. Как же - там... Именно тут.
ГЕЛЯ. Но это есть анекдот, комизм. Я сама доставала билеты.
ВИКТОР. Я тоже сам достал. (Протягивает ей билет.) Смотрите.
ГЕЛЯ (смотрит). Вы купили на руках?
ВИКТОР. Вы хотите сказать - с рук?
ГЕЛЯ. О, пожалуйста, - пусть будет с рук. У брюнетки в рыжем пальто?
ВИКТОР. Вот теперь все верно. Чудная девушка.
ГЕЛЯ. Не хвалите ее, пожалуйста. Я не хочу о ней слышать.
ВИКТОР. Что-то, видимо, произошло. Она страшно спешила.
ГЕЛЯ. Так, так. Я знаю, куда она спешила.
ВИКТОР. А вокруг все спрашивают билетика. Представляете, какая удача?
ГЕЛЯ (небрежно). Вы часто бываете в консерватории?
ВИКТОР. Первый раз. А что?
ГЕЛЯ. О, ничего...
ВИКТОР. Иду себе - вижу, толпа на квартал. Значит, дело стоящее, все ясно. Бросаюсь в кассу - дудки, закрыто. Администратор меня отшил. Что за черт, думаю, - чтоб я да не прорвался? Такого все же еще не бывало. И тут эта ваша, в рыжем пальто... А что сегодня будет?
ГЕЛЯ. Если вы не возражаете - будет Шопен.
Шум аплодисментов.
ВИКТОР. Шопен так Шопен. У вас есть программка?
ГЕЛЯ. Пожалуйста, тихо. Теперь - надо тихо.
Свет гаснет. Музыка.
Свет снова вспыхивает в антракте между первым и вторым отделением.
ГЕЛЯ. Почему вы не идете в фойе? Там можно прогуливаться.
ВИКТОР (не сразу). Что-то не хочется. Шум, толкотня...
ГЕЛЯ. Вы не любите шума?
ВИКТОР. Смотря - когда. Сейчас - нет.
ГЕЛЯ. Вы любите музыку?
ВИКТОР. Выходит - люблю.
ГЕЛЯ. Стоило прийти, чтоб сделать такое открытие.
ВИКТОР. Глупо, что я сюда не ходил. Честное слово.
ГЕЛЯ. О, я вам верю без честного слова.
ВИКТОР. А вы - из Прибалтики?
ГЕЛЯ. Нет, не из Прибалтики.
ВИКТОР. Но вы ведь не русская.
ГЕЛЯ. Я богатая дама, совершающая кругосветный тур.
ВИКТОР. Ваша подруга в рыжем пальто тоже путешествует вокруг света?
ГЕЛЯ. Моя подруга... Не будем говорить про мою подругу. Она – легкомысленное существо.
ВИКТОР. Все-таки скажите, вы - откуда?
ГЕЛЯ. Не верите, что я богатая дама?
ВИКТОР. Не знаю. Я никогда их не видел.
ГЕЛЯ. Я из братской Польши.
ВИКТОР. Вот это похоже. Я так и подумал, что вы не наша... То есть я хотел сказать - не советская. То есть я другое хотел сказать...
ГЕЛЯ. Я понимаю, что вы хотите сказать.
Звонки. Антракт оканчивается.
ВИКТОР. А что вы делаете у нас?
ГЕЛЯ. Я у вас учусь.
ВИКТОР. В каком это смысле?
ГЕЛЯ. В консерватории, если вы ничего не имеете против. И моя подруга тоже в ней учится. Но она - ваша... То есть я хотела сказать - советская... То есть я хочу сказать, мы живем в одном общежитии.
ВИКТОР. Спасибо, я понял.
ГЕЛЯ. В одном обществе и в одном общежитии. Она тоже будущий музыкант. И между тем продала свой билет.
ВИКТОР. Для вас, наверно, большая скидка. Я даже не думал - довольно дешево.
ГЕЛЯ. Еще не хватало, чтоб она, как это... немножко спеку-ли-ровала. Довольно того, что она решила пойти слушать молодого человека, а не Шопена.
ВИКТОР. В конце концов ее можно понять.
ГЕЛЯ. Пан так считает? Я ее презираю.
ВИКТОР. Молодой человек тоже не валяется на каждом углу.
ГЕЛЯ. Я не знаю, где он валяется, но это скучный молодой человек. Он не любит музыки и этим отличается от вас. У бедной Аси постоянный конфликт. Любовь и Долг. Любовь и Дело. Совершенно ужасное положение.
ВИКТОР. Я-то уж на него не в обиде. Из-за него я здесь.
ГЕЛЯ. Вам повезло.
ВИКТОР. Мне всегда везет. Я счастливчик.
ГЕЛЯ. Это очень интересно. Первый раз я вижу человека, который этого не скрывает.
ВИКТОР. Зачем мне скрывать?
ГЕЛЯ. А вы не боитесь?
ВИКТОР. Чего мне бояться?
ГЕЛЯ. Люди узнают, что вы счастливчик, и захотят испытать, так это или не так?
ВИКТОР. Вот еще. Я Гитлера не испугался.
Аплодисменты.
ГЕЛЯ. Все. Теперь - тишина.
ВИКТОР (шепотом). Как вас зовут?
ГЕЛЯ. Тихо. Слушайте музыку.
Свет гаснет. Музыка. Снова - свет. Фонарь. Переулок.
ГЕЛЯ. Вот наш переулок. А там, в конце, - наше общежитие. Спасибо. Дальше идти не надо. Можно встретиться с Асей. Если она увидит, что меня провожают, я потеряю... как это... моральное превосходство.
ВИКТОР. Значит, Геля - это Гелена. По-русски вы просто Лена.
ГЕЛЯ. Значит, вы - Виктор. По-русски вы просто победитель. Я - просто Лена, а вы - просто победитель. И все-таки не стоит переводить. Мне нравится мое имя.
ВИКТОР. Мне - тоже.
ГЕЛЯ. Каждое произведение в переводе теряет. Пан будет спорить?
ВИКТОР. Пан не будет спорить. Вас в комнате много?
ГЕЛЯ. Еще две девушки. Две чайные розы. Первая - Ася, она певица, как я. Вы ее видели. Она милая, но совершенно без воли. Молодой человек делает из нее веревки. Зато другая совсем другая. Она имеет твердый характер, огромный рост и играет на арфе.
ВИКТОР. А ее как зовут?
ГЕЛЯ. Езус-Мария, ему все нужно знать. Вера.
ВИКТОР. Подумать только, придешь когда-нибудь в оперу, а Кармен - это вы.
ГЕЛЯ. Я не буду петь Кармен, у меня другой голос. И в опере я не буду петь. Я буду... как это... камеральная певица.
ВИКТОР. Вы хотите сказать - камерная.
ГЕЛЯ. Просто беда. Я вечно путаю.
ВИКТОР. Мне бы так шпарить по-польски. Сколько лет вы у нас?
ГЕЛЯ. Другий год.
ВИКТОР. Рассказали бы - не поверил.
ГЕЛЯ. Хорошо, я открою секрет, хотя мне это совсем невыгодно. Здесь есть еще маленькое обстоятельство. Мой отец знал по-русски и меня учил. Он говорил: Гельця, тебе надо знать этот язык. В один прекрасный день ты мне скажешь спасибо. Видимо, он имел в виду сегодняшний день.
ВИКТОР. Ну, это - само собой. Но все равно. Вы - молодчина.
ГЕЛЯ. Я просто способна к языкам. Как всякая женщина.
ВИКТОР. Так уж и всякая...
ГЕЛЯ. Так, так. Что такое способность к языкам? Способность к подражанию, я права? А все женщины - обезьянки.
ВИКТОР (с подчеркнутой грустью). Даже - вы?
ГЕЛЯ. Пан не хочет, чтоб я была, как все. Это мило. И натурально. Мы ценим правила, а любим исключения. Очень жаль, я ужасная обезьянка. Я смотрю вокруг и все примериваю на себя. Это мне не годится, а это мне подойдет! Красивая прическа - немножко задор, немножко поэзия, немножко вызов - беру себе! Или вижу - красивая походка. И грациозно и очень стремительно - почти полет. Это совсем смертельная рана - такая походка, и не моя! Она будет моя! Я ее беру. Потом я встречаю девушку - у нее задумавшийся взгляд, он показывает на глубокую душу - очень хорошо, я беру этот взгляд.
ВИКТОР. Задумчивый взгляд.
ГЕЛЯ. Ну, все равно, вы меня поняли. В общем, я - Жан Батист Мольер. Он говорил: "Je prend mon bien ou je le trouve".
ВИКТОР. Хотя в переводе и потеряет - переведите.
ГЕЛЯ. Я вас немножко давлю своим французским? Так? Это значит: я беру свое добро там, где его нахожу. Ходят слухи, Мольер взял себе две сцены у Сирано де Бержерака. Он был гений - ему все было можно.
ВИКТОР. А вам?
ГЕЛЯ. Мне тоже - я женщина. Но почему вы все время задаете вопросы? Вы опасный человек.
ВИКТОР. Я хочу еще спросить...
ГЕЛЯ. Подождите, спрашиваю я. Вы учитесь?
ВИКТОР (кивая). В институте имени Омара Хайяма.
ГЕЛЯ. Святая мадонна, он надо мной смеется.
ВИКТОР. На отделении виноделия, вот и все. Омар Хайям - покровитель виноделов. Певец, идеолог и вдохновитель. Мы его учим наизусть почти в обязательном порядке. Наш профессор сказал, что когда-нибудь над входом будут высечены его слова:
Вино питает мощь равно души и плоти,
К сокрытым тайнам ключ вы только в нем найдете.
ГЕЛЯ. Я поняла - вы будете дегустатор?
ВИКТОР. Молчите и не срамитесь. Ничего вы не поняли. Я буду технолог. Буду создавать вина.
ГЕЛЯ. Так, так. Если вы не сопьетесь, вы прославите свое имя.
ВИКТОР. Виноделы не спиваются. Это исключено.
ГЕЛЯ. В самом деле, я почему-то забыла, что вина создаются.
ВИКТОР. Еще бы - отношение потребителя. Между тем вино рождается, как человек.
ГЕЛЯ. Я надеюсь, это шутка.
ВИКТОР. Когда-нибудь я вам расскажу. Прежде всего нужно найти те качества, которые создадут букет. А потом вино надо выдерживать. Букет создается выдержкой.
ГЕЛЯ. Это надо будет запомнить. Но уж поздно - пора.
ВИКТОР. Геля...
ГЕЛЯ. Так, так... Интересно, что вы скажете дальше.
ВИКТОР. Я хочу вас увидеть.
ГЕЛЯ. Я знаю, но вы не должны были это показывать. Как надо сказать - показывать или показать?
ВИКТОР. Я действительно очень хочу вас увидеть.
ГЕЛЯ. Надо небрежно, совсем небрежно: когда мы увидимся? У вас мало опыта. Это плохо.
ВИКТОР. Когда мы увидимся?
ГЕЛЯ. Откуда я знаю? В субботу. В восемь.
ВИКТОР. Где?
ГЕЛЯ. Вы так будете спрашивать все? На углу Свентокшисской и Нового Свята. В Варшаве я назначала там.
ВИКТОР (хмуро, почти без выражения). Там.
ГЕЛЯ (с интересом). Пан полагает, он будет первый?
ВИКТОР (еще более хмуро). Пан не полагает. Так где?
ГЕЛЯ. Но при этом вы можете улыбнуться. "Где, где?" Вы еще в консерватории должны были подумать. Езус-Мария, совсем мало опыта.
ВИКТОР. Ну, хорошо. Командую я. На углу Герцена и Огарева. Рядом с остановкой.
ГЕЛЯ. Ах, эта Ася... Не могла продать старичку!
Свет гаснет.
Вновь - свет. На углу. Виктор взглядывает на часы. Подходит Геля.
ГЕЛЯ. Не надо смотреть на часы. Я уже здесь.
ВИКТОР. Очень боялся, что вы не придете.
ГЕЛЯ. Так все-таки вы чего-то боитесь?
ВИКТОР. Представьте, выяснилось, что это важно.
ГЕЛЯ. Именно что?
ВИКТОР. Чтоб вы пришли.
ГЕЛЯ. А-а... Это я как раз представляю.
ВИКТОР. Я правду говорю.
ГЕЛЯ. Так я верю, верю. Конечно - правду. Конечно - важно. Меня совсем не нужно убедить. Можно подумать, к вам каждый вечер приходят на угол варшавские девушки.
ВИКТОР. Варшавские девушки знают себе цену.
ГЕЛЯ. Все девушки должны знать себе цену. Непобедимость идет от достоинства.
ВИКТОР. Куда мы пойдем?
ГЕЛЯ. Спасите меня. Он опять задает вопросы. Матерь божья, о чем он думал три дня? Вы должны меня ослепить, показывать себя в лучшем свете. Разве вы не зовете меня в ресторан?
ВИКТОР. Получу стипендию и позову.
ГЕЛЯ. Так. Это рыцарский ответ. Ответ безумца. Не возмутитесь. Я знаю - вы создаете вина, но вам еще нечем за них платить. Будьте веселый, все впереди. Вы видите, я не надела вечерний наряд, и у моих туфель тоже другая миссия. Есть еще варианты?
ВИКТОР. Покамест нет.
ГЕЛЯ. Вы и в самом деле - счастливчик. Вам не нужно делать выбор.
ВИКТОР. Как знать, у меня есть свои заботы.
ГЕЛЯ. Этот вечер единственной вашей заботой должна быть я.
ВИКТОР. Это я понял.
ГЕЛЯ. Тем более, ваш Хайям говорит:
Красавиц и вина бежать на свете этом
Разумно ль, если их найдем на свете том?
ВИКТОР. Вы прочли Хайяма. Мне это приятно.
ГЕЛЯ. Вы так его любите?
ВИКТОР. Приятно, что вы готовились к встрече.
ГЕЛЯ (оглядывая его). Вот что?.. Спасибо за преду-преж-дение.
ВИКТОР. А это не понял.
ГЕЛЯ. Вы не так безопасны, как мне показалось. С вами надо быть настороже.
ВИКТОР. Это - ошибка. Ничуть не надо.
ГЕЛЯ. Я готовилась! Ну, хорошо. Не забуду этого ни вам, ни Хайяму.
ВИКТОР. Не стоит сердиться, будем друзьями.
ГЕЛЯ. Все равно - у вас нет никакого опыта. Даже если вы что-то заметили, вы должны были промолчать. Тогда вы смогли бы когда-нибудь воспользоваться своим открытием. Все-таки куда мы идем?
ВИКТОР (веско). Я полагаю, мы сходим в кино.
ГЕЛЯ. Я так и знала, что этим кончится. А что нам покажут?
ВИКТОР. Не имею понятия. Мне все равно.
ГЕЛЯ. Хотите сказать, что не будете смотреть на экран?
ВИКТОР. Почему? Буду. Время от времени.
ГЕЛЯ. Вы откровенный человек.
ВИКТОР. От неопытности, должно быть.
ГЕЛЯ. Отец меня предупреждал - с кино все начинается.
ВИКТОР. Мы ему не скажем.
ГЕЛЯ. Безусловно не скажем. Его уже нет.
ВИКТОР. Простите.
ГЕЛЯ. Что с вами делать, прощаю. Когда взяли Варшаву, мы перебрались в деревню, но его это не спасло. (Неожиданно.) Что бы вы сделали, если б я не пришла?
ВИКТОР. Явился бы в общежитие.
ГЕЛЯ. Это хорошо. Это значит - у вас есть характер. Почему вы стали такой серьезный? Лучше мы переменим тему. Теперь вы знаете, что я сирота и меня обидеть нельзя. Как надо правильно - обидеть или обижать?
ВИКТОР. Можно и так и так.
ГЕЛЯ. И так и так - нельзя. Нельзя обижать.
ВИКТОР. Я ведь - тоже. У меня и матери нет.
ГЕЛЯ. Бедный мальчик... И он убежден, что счастливчик.
ВИКТОР. Конечно, счастливчик. Это уж факт. Сколько не дожило, а я дожил. Полгода в госпитале и - вот он я. На углу Герцена и Огарева.
ГЕЛЯ. Витек, ни слова больше про войну. Ни слова.
ВИКТОР. Договорились. Миру - мир.
ГЕЛЯ. Если б я знала, вы бы минуты не ждали на этом вашем углу.
ВИКТОР (щедро). Вот еще... Вы опоздали по-божески. Я приготовился ждать полчаса.
ГЕЛЯ. Так много?
ВИКТОР. Девушки это любят.
ГЕЛЯ. Але то есть глупство. Просто глу-пость. Зачем испортить настроение человеку, если ты все равно придешь. Я читала: точность есть вежливость королей.
ВИКТОР (с лукавством). И королев.
ГЕЛЯ. Каждая женщина - королева. Это надо понимать раз навсегда.
ВИКТОР. Вы хотите сказать - понять раз навсегда.
ГЕЛЯ. Добже, добже. Вы всегда лучше знаете, что я хочу сказать.
Свет гаснет.
Снова свет. Пустой зал. Переговорный пункт. Доносится голос, усиленный микрофоном: "Будапешт, третья кабина. Будапешт на проводе, третья кабина".
ВИКТОР. С кем ты собираешься говорить?
ГЕЛЯ. Если пан позволит, с Варшавой.
ВИКТОР. А точнее?
ГЕЛЯ. Пусть это будет тайна. Маленькая тайна освежает отношения.
ВИКТОР. Рано ты начала их освежать.
ГЕЛЯ. Это никогда не бывает рано. Это бывает только поздно.
ВИКТОР. В конце концов, это твое дело.
ГЕЛЯ. На этот раз пан прав.
ВИКТОР (оглядевшись). Здесь не слишком уютно.
ГЕЛЯ. Зато тепло. Когда будут страшные морозы и мы совсем превратимся в ледышечки, мы будем сюда приходить и делать вид, что ждем вызова.
ВИКТОР. Тебе надоело ходить по улицам. Я тебя понимаю.
ГЕЛЯ. Витек, не унывай. Мы нищие студенты. Я бедненькая, зато молоденькая и у меня... как это... свежий цвет лица.
ВИКТОР. Обидно, что я не в Москве родился. По крайней мере, был бы свой угол.
ГЕЛЯ. Я охрипла. Я не знаю, как буду разговаривать.
ГЕЛЯ. Ты не знаешь, меня лечили два дня. Меня закутали в два одеяла. Потом мне давали чай с малиной. Потом аспирин. Потом я пылала. Как грешница на костре. Потом я не выдержала и сбросила с себя все. Это был восторг. Я лежала голая, ела яблоко, Вера играла на арфе - все было, словно в раю.
ВИКТОР. Жаль, меня там не было.
ГЕЛЯ. Старая история. Стоит создать рай, появляется черт. Ты и так во всем виноват. Из-за тебя я потеряю голос и погублю свою карьеру. Певица не может быть легкомысленной.
ВИКТОР. Ты никогда не была легкомысленной.
ГЕЛЯ. Альбо ты управляешь своим темпераментом, альбо он управляет тобой.
Виктор наклоняется и целует ее в щеку.
Браво, браво.
ВИКТОР. Могу повторить. (Стараясь скрыть смущение.) А который час?
Геля смеется.
Что тут смешного?
ГЕЛЯ. Я заметила, человек интересуется временем в самый неподходящий момент.
ВИКТОР (хмуро). Не знаю. Не обращал внимания.
ГЕЛЯ. Слушай, я тебя развеселю. Один раз отец нагрузил телегу большой копной сена. В этой копне были спрятаны евреи. Я должна была довезти их до другого села. И только меня отпустил патруль - мы не проехали даже два шага, - из копны высовывается голова старика, в белой бороде зеленая травка, и он спрашивает: который час? Матерь божья, я еще вижу патруль, а ему нужно знать - который час?
ВИКТОР. Ты меня очень развеселила. Тебя убить могли. Или - хуже...
ГЕЛЯ. Что может быть хуже?
ВИКТОР. Ты знаешь сама.
ГЕЛЯ (мягко, не сразу). Ты чудак, Витек.
ВИКТОР. Перестань. Какой я чудак?
ГЕЛЯ. Зачем ты злишься? Я люблю чудаков. С ними теплее жить на свете. Когда-то в Варшаве жил такой человек Франц Фишер, мне о нем рассказывал отец. Вот он был чудак. Или мудрец. Это почти одно и то же. Знаешь, он был душой Варшавы. Она без него осиротела.
Подожди, я - быстро. (Убегает.)
Вызывает София - кабина пять. София, София - пятая кабина". Виктор тушит папиросу. Возвращается Геля.
ГЕЛЯ. Как было хорошо слышно. Как будто рядом.
ВИКТОР. С кем ты говорила?
ГЕЛЯ. Витек, разве ты не видишь, я хочу, чтоб ты мучился и гадал.
ВИКТОР. Ты сама мне сказала, что мать уехала к тетке в Радом.
ГЕЛЯ. Ты знаешь, Радом - это удивительный город. Его называют - столица сапожников. Когда-нибудь я поеду в Радом и мне сделают такие туфли, что ты тут же пригласишь меня в Гранд-отель.
ВИКТОР. Если она в Радоме, с кем же ты говорила?
ГЕЛЯ. О, трагическая русская душа. Она сразу ищет драму.
ВИКТОР. Если пани предпочитает комедию, она может не отвечать.
ГЕЛЯ. Я еще не пани. Я панна. Альбо паненка.
ВИКТОР. Прости, я ошибся.
ГЕЛЯ. И я ошиблась. Я думала, у нас будет такой легкий приятный роман.
ВИКТОР. Не самая роковая ошибка.
ГЕЛЯ (смиренно). Добже. Я сознаюсь. Успокойся. Это был молодой человек.
ВИКТОР. Как его зовут?
ГЕЛЯ. Какая разница? Предположим, Тадек.
ВИКТОР. А фамилия?
ГЕЛЯ. Езус Кристус! Дымарчик. Строняж. Вечорек. Что тебе говорит его фамилия?
ВИКТОР. Я хотел знать твою будущую, вот и все.
ГЕЛЯ. Для концертов я оставлю свою. Ты будешь посетить мои концерты?
ВИКТОР. Посещать.
ГЕЛЯ. Посетить, посещать, - какой трудный язык!
Короткая пауза.
Витек, а если я говорила с подругой? Такой вариант тоже возможен.
ВИКТОР. Почему я должен верить в такой вариант?
ГЕЛЯ. Хотя бы потому, что он более приятный. Который час?
ВИКТОР. Действительно, в самый неподходящий момент.
ГЕЛЯ. Я же тебе говорила. О, как поздно. Скоро двенадцать. Или лучше - скоро полночь. Так более красиво звучит. Более поэтично. В полночь общежитие закрывают и девушек не хотят пускать.
ВИКТОР. Пустят. Я тебе обещаю.
ГЕЛЯ. Идем, Витек. Ты проводишь меня до дверей и скажешь мне: до свидания. Это прекрасное выражение. Так должны прощаться только влюбленные, правда? До свидания. Мы прощаемся до нового свидания. Несправедливо, что точно так же прощаются все. Влюбленных постоянно обкрадывают.
ВИКТОР. Это идиотизм - сейчас прощаться. Просто неслыханный идиотизм. А что, если я пойду к тебе? Попрошу эту Веру, чтоб она побряцала на арфе.
ГЕЛЯ. Нет, все-таки ты чудак. Такое мое счастье - отыскать чудака. После войны их почти не осталось. Должно быть, их всех перестреляли.
ВИКТОР. Честное слово, иду к тебе в гости. Не прогоните ж вы меня. Может, еще напоите чаем. Ну? Решено?
ГЕЛЯ (смеясь). У тебя сейчас вид, как в поговорке... пан или пропал?
ВИКТОР (почти серьезно). Пан пропал.
Свет гаснет. Снова - свет. Музей. Статуи и картины.
ГЕЛЯ. Только что была Москва и - вот... В каком мы веке? Витек, это чудо. Ты веришь в чудеса?
ВИКТОР. Все в мире - от электричества.
ГЕЛЯ. Ты ужасно шутишь, но я тебе прощаю за то, что ты меня сюда привел.
ВИКТОР. Что делать, если некуда деться.
ГЕЛЯ. Витек, не разрушай настроения.
ВИКТОР. Из нас двоих я - разумное начало.
ГЕЛЯ. Это новость для меня. Смотри, какая красавица. Ты бы мог ее полюбить?
ВИКТОР. Красавиц не любят, любят красоток.
ГЕЛЯ. Ты невозможен. Она прекрасна.
ВИКТОР. Уж очень несовременна. Лед.
ГЕЛЯ. Мы тоже будем несовременны.
ВИКТОР (беспечно). Когда это будет!
ГЕЛЯ. Скорей, чем ты думаешь. Вспомни, что пишет Хайям.
ВИКТОР. А что он пишет?
ГЕЛЯ. "Еще умчался день, а ты и не заметил".
ГЕЛЯ. Здесь - хорошо. Ты отлично придумал.
ВИКТОР. У меня светлая голова.
ГЕЛЯ. Мне жаль, что ты не был в Кракове. Я бы водила тебя в Вавель.
ВИКТОР. А что это - Вавель?
ГЕЛЯ. Это древний замок. Там похоронены все польские короли. И многие великие люди. Словацкий, Мицкевич.
ВИКТОР. Все-таки это занятно, правда? Поэты плохо живут с королями, а хоронят их вместе.
ГЕЛЯ. Видишь, Витек, музей действует и на тебя. Ты стал очень... как это... глубокомысленный.
ВИКТОР. Я всегда такой.
ГЕЛЯ. В Вавеле еще лежит королева Ядвига. Она была покровительница университета, и все ученицы до сих пор пишут ей записки.
ВИКТОР. Что же они там пишут?
ГЕЛЯ. "Дорогая Ядвига, помоги мне выдержать экзамен". "Дорогая Ядвига, пусть мне будет легче учиться".
ВИКТОР. Ты тоже писала?
ГЕЛЯ. О, когда я приехала в Краков, я сразу побежала к Ядвиге.
ВИКТОР. Хотел бы я прочесть твою записку.
ГЕЛЯ. Я тебе скажу, если ты такой любопытный. "Дорогая Ядвига, пусть меня полюбит учитель математики".
ВИКТОР. И как, Ядвига тебе помогла?
ГЕЛЯ. Должно быть, помогла, я сдала экзамен.
ВИКТОР. Слушай, у меня родилась идея.
ГЕЛЯ. Надеюсь, ты шутишь.
ВИКТОР (кивая на статую). Спрячемся за этого типа и поцелуемся.
ГЕЛЯ. Я говорила, ты сегодня... в ударе.
Они заходят за статую и целуются.
Какая прекрасная идея.
ВИКТОР. Дежурная, по-моему, спит.
ГЕЛЯ. Я боялась, что здесь будут экскурсии. Я очень не люблю экскурсии, это мой недостаток. Правда, ничего не надо объяснять? Пускай люди думают сами.
ВИКТОР (быстро целует ее). Пока дежурная не проснулась.
ГЕЛЯ (прислонясь к статуе). В крайнем случае, нас защитит наш атлет.
ВИКТОР. Мы сами себя защитим.
ГЕЛЯ. Но он очень сильный. Смотри, какие у него мышцы.
ВИКТОР. Видишь, что значит заниматься спортом.
ГЕЛЯ. Я знаю, знаю, - у тебя под кроватью две гири.
ВИКТОР. А что тут плохого?
ГЕЛЯ. Я немножко боюсь спорта. Спортсмены слишком ценят силу.
ВИКТОР. Это не грех.
ГЕЛЯ. Ты очень сильный?
ВИКТОР. Не слабый, конечно.
ГЕЛЯ. Приятно быть сильным?
ВИКТОР. Очень приятно.
ГЕЛЯ. А что тебе приятно?
ВИКТОР. Я сам не знаю... Должно быть, какая-то независимость.
ГЕЛЯ. Может быть - зависимость других?
ВИКТОР. Я не драчун. Но надо уметь дать сдачи.
ГЕЛЯ. Так. Но сегодня человек дает сдачи, видит, что это получается, и завтра он бьет первым.
ВИКТОР. Хорошо. Я буду подставлять другую щеку.
ГЕЛЯ. Наверное, я очень глупая, Витек, и надо мной нужно весело смеяться, но я ничего не могу с собой сделать. Для меня сила почти всегда - рядом с насилием.
ВИКТОР. Геля, ты говоришь про фашизм...
ГЕЛЯ. А я теперь часто думаю про фашизм. И слушай - иногда он выглядит очень... обаятельным. Такой бодрый, веселый, сапоги блестят, уверенность в будущем. Оптимизм. Он целые страны соблазнил своей улыбкой.
ВИКТОР. Слушай... война кончилась в сорок пятом.
ГЕЛЯ. Так. Правда. (Пауза.) Это смешно. Я тебя просила не говорить о войне, а сама не могу ее забыть ни на минуту. Мы в Польше все такие, Витек, ты веришь в счастье?
ВИКТОР. Да, Геля, верю.
ГЕЛЯ. А я боюсь верить. И жизни я боюсь. Это очень стыдно, но я ее боюсь. Говорят, после первой войны с людьми было то же самое.
ВИКТОР. Не знаю. То была совсем другая война. Не нужно сравнивать. И не нужно бояться. Просто ты насмотрелась на оккупантов. На их патрули, на их автоматы. Это пройдет.
ГЕЛЯ. Витек, у тебя пальцы, как у пианиста.
ВИКТОР. Мне медведь на ухо наступил.
ГЕЛЯ. Я уверена, что это не так.
ВИКТОР. Слушай...
ГЕЛЯ. У тебя снова идея?
ВИКТОР. За этой богиней нас никто не увидит.
ГЕЛЯ. Помни, букет создается выдержкой.
ВИКТОР. Ты действительно обезьянка.
Заходят за статую и целуются.
Черт знает, до чего хорошо.
ГЕЛЯ. Не богохульствуй.
ВИКТОР (целует ее). Бог нам простит.
ГЕЛЯ. Он ведь прощает не тем, кому нужно. Теперь я бы не вступила в переписку с Ядвигой.
Он снова ее целует.
А куда мы отправимся завтра?
ВИКТОР. Что-нибудь придумаю.
ГЕЛЯ. Хорошо знать, что кто-то придумывает за тебя. Какой ты умный.
ВИКТОР. Ты же не любишь, когда за тебя думают.
ГЕЛЯ. В том-то и ужас, что это приятно. Должно быть, это женская черта, но уж слишком много мужчин ее имеют.
ВИКТОР. Диалектика, Геля.
ГЕЛЯ. О, какое великое слово. Оно объясняет решительно все. Как твое электричество.
ВИКТОР. Гражданка, надо верить в электричество или в бога. Третьего не дано.
ГЕЛЯ. Пане профессоже, я стала бояться богов. Любых. Даже тех, что зовут к милосердию. Как только человек творит бога, он начинает приносить ему жертвы.
ВИКТОР. Значит, вам остается одно электричество.
ГЕЛЯ. Электричеству тоже приносят жертвы.
ВИКТОР. Геля, без жертв ничего не бывает.
ГЕЛЯ. Я знаю, знаю... Наука их требует, искусство их требует и прогресс требует жертв, Витек...
ВИКТОР. Что, Геля?
ГЕЛЯ. Теперь идея появилась у меня.
Они заходят за статую. Свет гаснет.
Снова - свет. Комната в общежитии. Геля - в халатике и домашних туфлях - укладывает перед зеркалом волосы. Стук.
ГЕЛЯ. Проше.
Входит Виктор с коробкой в руках.
Как ты поздно.
ВИКТОР. Прости. (Стягивает варежку.)
ГЕЛЯ. Пока мы до них доберемся - уже будет Новый год.
ВИКТОР. Ты еще не готова.
ГЕЛЯ. Я тут же буду готова. Просто я хочу быть самой красивой. Я ведь не принадлежу себе. Иначе мне было бы все равно, лишь бы пан был доволен.
ВИКТОР. Кому ж ты принадлежишь?
ГЕЛЯ. Я должна поддерживать традицию моей родины и показывать, что Польска еще не сгинела.
ВИКТОР. Она не сгинела.
ГЕЛЯ. Ах, Витек, какой ты милый. Ты сейчас мне оказывал моральную помощь. Когда охраняешь традицию, чувствуешь большую ответственность. Она давит.
ВИКТОР. Ты будешь королевой, не бойся.
ГЕЛЯ. Что за коробка у тебя в руках?
ВИКТОР. Банальнейший новогодний подарок. (Пока она торопливо развязывает, он садится и прикрывает глаза.)
ГЕЛЯ. Езус-Мария! Какие туфельки.
ВИКТОР. Я боялся, что ты уедешь в столицу сапожников - город Радом.
ГЕЛЯ. Витек, ты - чудо. Дзенкую бардзо. Я бы тебя поцеловала, но боюсь измазывать.
ВИКТОР. Измазать. (Зевает.)
ГЕЛЯ. О, пусть. Ты всегда меня учишь. Але откуда у тебя пенёндзе?
ВИКТОР. Я разбогател. (Зевает.)
ГЕЛЯ. Фуй, не смей зевать. Это неуважение к моей красоте, к моей стране и ее флагу. Я тоже купила тебе подарок. Правда, он не такой шикарный. Я не так богата, как ты. У меня другие достоинства. (Протягивает ему галстук.)
ВИКТОР. Спасибо. Никогда не носил галстуков.
ГЕЛЯ. Это - ложно понятый демократизм. С этим надо заканчивать.
«Варшавская мелодия». Театр на Малой Бронной.
Режиссер-постановщик Сергей Голомазов, режиссер Татьяна Марек,
художник Вера Никольская
«Варшавская мелодия». Малый драматический театр — Театр Европы.
Художественный руководитель постановки Лев Додин, режиссер Сергей Щипицин,
художник Алексей Порай-Кошиц (на основе идеи Давида Боровского)
В конце 1960-х годов по «Варшавской мелодии» Л. Зорина выходят два знаковых спектакля — в Москве пьесу ставит Рубен Симонов с Михаилом Ульяновым и Юлией Борисовой, в Ленинграде — Игорь Владимиров с Алисой Фрейндлих и Анатолием Семеновым, которого со временем сменил Анатолий Солоницын. Спустя почти 40 лет в каждой из столиц снова появляется по «Варшавской мелодии». Трудно удержаться от соблазна их «парного» сопоставления. Какими были спектакли театра Вахтангова и Ленсовета, как звучала тогда с огромным трудом прошедшая цензуру пьеса и, наконец, зачем и о чем ставят «Варшавскую мелодию» сейчас?
Зоринская пьеса появилась в очень сложное, идеологически неопределенное время. В 1964-м рождается Таганка, еще на слуху «Наследники Сталина» Евг. Евтушенко, «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. Но уже прошли волнения в Тбилиси, подавлена контрреволюция в Венгрии и ревизионизм в Польше. В 1966-м судят Синявского и Даниэля. Заметно ужесточается цензурный контроль. «Горе от ума» Г. Товстоногова выходит в явно усеченном варианте. Снимаются с репертуара «Смерть Тарелкина» П. Фоменко в театре В. Маяковского, «Доходное место» в театре Сатиры, «Мистерия-Буфф» в Ленсовета, с трудом пробиваются на сцену эфросовские «Мольер» и «Три сестры».
А ведь Зорин тоже по сути диссидент. Он подписывается под письмом в защиту Синявского и Даниэля, его вызывают в партийный комитет, требуют покаяния. А он доказывает очевидные истины, повторяет, что место писателя за письменным столом, а не в лагере, говорит о царской терпимости к Салтыкову-Щедрину. Чуть раньше снят с репертуара его «Дион» («Римская комедия»), запретили «Серафима», перед этим — «Палубу».
«Варшавянку» ждала участь предыдущих пьес. Она застряла в Главлите. По слухам, просочившимся из недр цензуры, Зорину надлежало отказаться от ссылок на закон 47-го года, что означало фактическое убийство пьесы. А Рубен Симонов, уже начавший репетиции, повторял: «Я все равно покажу спектакль, а там пусть делают, что хотят. Я твердо решил — уйду из театра».
28 декабря 1966 года в пустом зале вахтанговского театра состоялся просмотр. Два заместителя министра и их сотрудники принимали спектакль. Случилось нечто непредвиденное — он произвел впечатление. Только вот название «Варшавянка» потребовали заменить: «Это ведь революционная песня». В середине января 1967 года виза была получена. Но дозволение играть «Варшавскую мелодию» — так называлась теперь «Варшавянка» — дали только театру Вахтангова. Симонов, Ульянов и Борисова выражали Зорину сочувствие, но всех троих переполняла радость от предстоящей премьеры. Лишь после премьеры вахтанговцев пьеса получила общую «визу». В 1968 году на территории СССР ее поставили 93 театра.
Зорин создал пьесу, безошибочно улавливающую малейшие вибрации времени — социального, политического, времени человеческой жизни. В «Варшавской мелодии» любовь в страшном и тайном заговоре с историей страны, с бездушным и бездумным государством-машиной. Кто виноват в несложившейся жизни? Виктор, который не пронес через годы любовь, или режим, что наводит порчу на всю жизнь? То, как именно режиссер и актеры объясняют/оправдывают невозможность счастья Гелены и Виктора, — «лакмусовая бумажка», проявляющая восприятие времени, в которое ставится эта пьеса.
…Центральную часть сцены театра Вахтангова занимала маленькая квадратная ложа консерватории. Два человека слушают музыку. Гелена — Юлия Борисова, ясноглазая блондинка с кудряшками на лбу и кокетливо заплетенной косой на макушке, кажется, слилась с музыкой Шопена, руки ее, глаза ее — сами звуки. Виктор никак не может усесться, ерзает, то и дело оборачивается на обворожительную соседку. Спектакль Симонова был вальсом, в звуках которого слышалась судьба самого Шопена, в середине жизни навсегда покинувшего Польшу.
Встреча Гелены и Виктора в Варшаве стала кульминационной сценой. Виктор смотрел Геле в глаза и вдруг резко отворачивался, уткнувшись лицом в фонарный столб и обхватив голову руками. Для Виктора— Ульянова на все просьбы Гелены «нет» — хоть и мучительный, но единственно возможный ответ.
В финале симоновского спектакля не было грусти по ушедшей любви. Виктор Ульянова верил: все к лучшему. В жизни ни на что никогда не хватало времени, она всегда заполнена делами — и это хорошо. О финале этой «Варшавской мелодии» в рецензиях пишут мало, как будто и вовсе не было последней встречи Гели и Виктора в Москве. Зато, словно сговорившись, рецензенты, рассказывают о чувстве «удовлетворения», с которым зрители выходили из театра. «Р. Симонов поставил спектакль, исполненный артистизма и изящества. Нас ни на секунду — даже в самые драматические моменты — не покидает чувство радости от искусства», — писал корреспондент «Правды» А. Афанасьев*. Кажется, в этом случае придется посмотреть «Правде» в глаза. Спектакль вахтанговцев действительно был праздником театрального искусства, радостного и радующего.
«Варшавская мелодия» стала для Рубена Симонова тем же, чем была для Вахтангова «Принцесса Турандот» — лебединой песней. И отсюда умопомрачительное и необъяснимое упоение театром. В этой «Мелодии» не могло быть минорных нот. Она была спета как гимн жизни.
«Варшавская мелодия» Игоря Владимирова — от начала и до конца полная противоположность симоновской постановке, спасшей пьесу. Но, несмотря на это, зоринским этот спектакль был в гораздо большей степени. Художник Анатолий Мелков оформил «Варшавскую мелодию» как документальную драму. Действие шло на фоне фотографий польской и российской столиц и их жителей. По бокам сцены — фотографии многократно увеличенных человеческих лиц…
Для Гели — Алисы Фрейндлих зрительного зала как будто не существовало. Здесь была такая степень откровенности, которую по определению нельзя доверить всем.
Геля—Борисова — гордячка-полька, экспансивная и грациозная. Ее роль казалась импровизацией. Гелена—Фрейндлих резковата, насмешлива. Блеском жизни она вовсе не искушена. Критики писали, что Гелена—Борисова рождена быть артисткой. Бедное студенческое платье сидело на ней как наряд от модного портного. Гелена—Фрейндлих становилась настоящей артисткой, многое в себе превозмогая. Актриса играла не только судьбу женщины, но и судьбу художника.
В вахтанговском спектакле не было места войне, ужасам фашизма. В питерской «Варшавской мелодии» эта тема — чуть ли не на первом плане. Геля Борисовой как будто забывала об оккупации, Фрейндлих только о ней и помнила. Она показывала, как постепенно и трудно страх Гели перед жизнью, недоверие к миру вытесняются пришедшей если не любовью, то верой в любовь. Но все же недоверчивость не могла исчезнуть совсем. «…Геля все время не верит в счастье, а когда узнает о законе сорок седьмого года… не удивляется. Словно сбылись худшие ее ожидания»*.
* Рассадин С. Зов несбывшейся любви // Театр. 1967. № 11. С. 18-19.
Чудовищный закон — не фатум и не приказ, требующий безоговорочного подчинения, а некая эманация в реальности скрытых душевных тревог. Фрейндлих в «Варшавской мелодии» сыграла трагическое столкновение неверия в возможность счастья с безумной его жаждой.
В 1972 году в одной из питерских газет была опубликована небольшая заметка о новом исполнителе роли Виктора (до этого его играл А. Семенов). Ввод Анатолия Солоницына многое поменял в спектакле. В Викторе теперь тоже выразилась глубокая горечь, тупая боль одиночества. Но все же в финале владимировского спектакля когда-то так любившие друг друга люди не могли преодолеть разобщенность.
Театры уловили зоринское «подсознательное»: Симонов рассказал светлую историю любви, причина угасания которой не в государственных указах, а в законах самой жизни; Фрейндлих сыграла зоринскую тему недоверия к счастью, закрыв по большому счету глаза на то, что тогда для драматурга было главным — на год сорок седьмой. Оба театра подцензурную политическую тематику перевели в человеческий «регистр», на первый взгляд пойдя «поперек» пьесы, нарушая всю ее логику. На самом же деле — выразили суть «Варшавской мелодии».
Почти через сорок лет в Москве «Варшавскую мелодию» ставит Сергей Голомазов (2009), в СанктПетербурге — Лев Додин (2007). Примечательно, что оба мастера художественные руководители постановок. Режиссеры же — делающие первые шаги в профессии Татьяна Марек (Москва) и Сергей Щипицин (Санкт-Петербург). И потому в обоих спектаклях видны одновременно и жесткий сценический каркас, и юношеская непосредственность.
Мелодии любви Гелены и Виктора в обоих спектаклях стремятся не только явиться в звуке, но материализовать себя в пространстве: на арьерсцене Малой Бронной замерло в ряд семейство «разнокалиберных» струнных — от скрипок до виолончелей (художник Вера Никольская). Неожиданно, смело и зловеще спущены с колосников и нависают над сценой грядой водостоков органные трубы — узнаваемый образ консерватории. Но это скорее внешние, слишком очевидные атрибуты музыки. Главной метафорой «Варшавской мелодии», неразрывно связанной со всеми судьбоносными моментами жизни героев, становятся сперва и вовсе невидимые, но при малейшем прикосновении оживающие упругие нити, из которых, оказывается, «сотканы» плоскости стен. И тут же, «внутри» этого филармонического пространства помещается еще одно, «домашнее» пространство — комната Гелены. Вся мебель обесцвечена временем до бледно-сизого тона.
Он в военной форме, она в простеньком сером платье. Вместе со зрителями слушают Шопена. Эта «Варшавская мелодия» — о том, что можно услышать в музыке или молчании, о том, что вне слов. И эти моменты тишины становятся чуть ли не самими «говорящими» в спектакле. Кажется, непростительно долго Геля надевает ботинки, непростительно долго звучит оркестр. Сергей Голомазов не боится потерять зрительское внимание, наоборот, наполняет внешне статичные сцены внутренним содержанием, особой театральной энергией. И потому не только Виктор, но и весь зал чуть ли не минуту сценического времени глаз не может оторвать от Гелиных сапожек.
Главная партия этой «Мелодии» отдана Геле — Юлии Пересильд. И оттого спектаклю больше к лицу первое название зоринской пьесы — «Варшавянка».
Гелена—Пересильд — с европейской «льдинкой» в голосе и манере общения. Она взрослее, мудрее и сначала даже кажется циничнее Виктора — Даниила Страхова. Но как радуется подарку! «Какие туфельцы!» — причудливым окончанием Пересильд усиливает и без того заметный у героини Зорина польский акцент.
Не секрет, что в театре одно и то же слово может звучать по-разному и означать разное. Юлия Борисова и Алиса Фрейндлих окрашивали восторг в сцене с подарком каждая своими цветами. И если Геля—Борисова, получив подарок, восклицала «Какие туфельки!» и в этих словах, как писали критики, слышалось «Какая любовь!», то Геля—Фрейндлих была рада имен но туфелькам, для нее это была невиданная роскошь. В голосе Юлии Пересильд слышна интонация Алисы Бруновны. Забегая вперед, скажем, что и в интонации полячки Уршулы Магдалены Малки в спектакле МДТ тоже.
1947 год. Закон о запрещении браков с иностранцами. Виктор «ничего не смог придумать». Встреча в Варшаве через десять лет. На пустой сцене — только те струнные, что в начале спектакля находились в глубине. Чувства еще живы и у обоих все изнутри разъедают, выжигают. От варшавского свидания до концерта Гели в Москве — снова десять лет. Она за гримировальным столиком, спиной к Виктору, в профиль к зрителям, торопливо наносит макияж, меняет наряды, один экстравагантнее другого. Он хоть и в галстуке, но вместо пиджака — домашний джемпер. Она надменна и холодна уже совсем другим холодом — холодом непрощенной обиды. Виктор подсаживается к зрителям в первом ряду, вместе с нами слушает песню Гели.
«Жизнь не утешает, но обтесывает», — запишет Зорин в своих «Зеленых тетрадях». Для Голомазова важно, что Виктор Страхова с годами не грубеет, не теряет душевную тонкость. В Викторе—Страхове нет внутреннего сопротивления ни времени, ни советскому режиму, как нет в нем смирения с «предлагаемыми обстоятельствами». Он играет человека, принявшего время, в котором ему выпало жить, как данность. И оттого любовь переродилась в горечь невозможности что-либо изменить. И боль никак не проходит.
В основе сценографии МДТ (художник — Алексей Порай-Кошиц, с использованием идеи Давида Боровского) тоже музыкальная тема: нотная тетрадь, в которой нотный стан — опущенные ряды штанкетов, а ноты — закрепленные на них пюпитры с партитурами. Герои садятся на штанкеты и тоже становятся нотами.
У Виктора — Данилы Козловского, как у Ирины из додинских «Трех сестер», в начале спектакля — вопреки тексту пьесы — никакой радости. Откуда ей взяться, война кончилась только полтора года назад. Нет ее и у Гели. Слушая Шопена, она плачет о своей Польше, очень по ней тоскует. Колкая, с затравленным взглядом. В ней нет ни кокетства, ни азарта обольщения. Пугливый воробушек, она не боится не нравиться, да и не нужно ей это вовсе. В ней нет даже естественности. Она все время напряжена, насторожена. Защищается в форме нападения. Зато в ней много рационального. Она и ходом развития отношений берется дирижировать. И только исполняя песню, раскрепощается, улыбается, верит в счастье.
Время в спектакле спрессовано. Между встречами нет даже световой отбивки.
Свидание через 10 лет. Оба сдержанны. Оба повзрослели. Но не от времени, а от нескладывающейся жизни. Геля—Малка уже перестала бояться жизни, а любовь еще жива, горит. Теперь боится Виктор, советский человек. Его страх оказывается сильнее его любви. Холст медленно ползет вверх, беспомощно падают стулья, пюпитры. Вот только сейчас, а вовсе не в год запрета браков с иностранцами между ними все кончено.
После выступления в Москве Геля кланяется страдальчески, будто вот-вот упадет. Смертельно устала. Но не от безумного гастрольного графика, а от бессмысленности жизни. Она не простила, но любит. И он тоже. И кажется: Виктор придет к ней в гостиницу «Варшава». Но нет, все же находит силы разорвать бумажку с номером.
Мука на лице Геле не исчезает весь спектакль. Память о войне и ее ужасах, недоверие к жизни — константа питерских «Варшавских мелодий». Московские Гели — полные желания жить красавицы-обольстительницы.
В нынешних «Мелодиях» намного больше сходства, чем различий. Как разительно непохожи московский и ленинградский спектакли 60-х годов, так близки по философии и духу спектакли нулевых. Любопытно и симптоматично, что финалы нынешних спектаклей решены в одном и том же ключе. И в Москве, и в Петербурге Виктор и Геля, снова одетые в одежды юности, взволнованные и счастливые ждут в консерватории начала концерта…
В конце 60-х годов XX века зоринская пьеса дышала документализмом. Слишком близки были события, о которых шла речь. В начале XXI века тема человека и государства оказывается побочной партией, звучит аккомпанементом, создающим антураж. Сегодня «Варшавская мелодия» — пронзительная, вне времени и пространства история с сентиментально трогательным завершением судеб. Счастья в жизни не было, но любовь длиною в жизнь была.
Леонид ЗОРИН
ВАРШАВСКАЯ МЕЛОДИЯ
Лирическая драма в двух действиях
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Прежде чем вспыхивает свет и начинается действие, мы слышим слегка измененный записью голос Виктора:
В Москве, в сорок шестом, декабрь был мягкий, пушистый. Воздух был свежий, хрустящий на зубах. По вечерам на улицах было шумно, людям, должно быть, не сиделось дома. Мне, во всяком случае, не сиделось. А таких, как я, было много.
Свет. Большой зал консерватории. Где-то высоко, у барьера, сидит Геля. Появляется Виктор, садится рядом.
ГЕЛЯ (мягкий акцент придает ее интонации некоторую небрежность) . Молодой человек, место занято.
ВИКТОР . То есть как это - занято? Кто смел его занять?
ГЕЛЯ . Здесь будет сидеть моя подруга.
ВИКТОР . Не будет здесь сидеть ваша подруга.
ГЕЛЯ . Молодой человек, это есть невежливость. Вы не находите?
ВИКТОР . Нет, не нахожу. У меня билет. Этот ряд и это место.
ГЕЛЯ . Ах, наверное, это там… (Жест - вниз.)
ВИКТОР . Как же - там… Именно тут.
ГЕЛЯ . Но это есть анекдот, комизм. Я сама доставала билеты.
ВИКТОР . Я тоже сам достал. (Протягивает ей билет.) Смотрите.
ГЕЛЯ (смотрит) . Вы купили на руках?
ВИКТОР . Вы хотите сказать - с рук?
ГЕЛЯ . О, пожалуйста, - пусть будет с рук. У брюнетки в рыжем пальто?
ВИКТОР . Вот теперь все верно. Чудная девушка.
ГЕЛЯ . Не хвалите ее, пожалуйста. Я не хочу о ней слышать.
ВИКТОР . Что-то, видимо, произошло. Она страшно спешила.
ГЕЛЯ . Так, так. Я знаю, куда она спешила.
ВИКТОР . А вокруг все спрашивают билетика. Представляете, какая удача?
ГЕЛЯ (небрежно) . Вы часто бываете в консерватории?
ВИКТОР . Первый раз. А что?
ГЕЛЯ . О, ничего…
ВИКТОР . Иду себе - вижу, толпа на квартал. Значит, дело стоящее, все ясно. Бросаюсь в кассу - дудки, закрыто. Администратор меня отшил. Что за черт, думаю, - чтоб я да не прорвался? Такого все же еще не бывало. И тут эта ваша, в рыжем пальто… А что сегодня будет?
ГЕЛЯ . Если вы не возражаете - будет Шопен.
Шум аплодисментов.
ВИКТОР . Шопен так Шопен. У вас есть программка?
ГЕЛЯ . Пожалуйста, тихо. Теперь - надо тихо.
Свет гаснет. Музыка.
Свет снова вспыхивает в антракте между первым и вторым отделением.
ГЕЛЯ . Почему вы не идете в фойе? Там можно прогуливаться.
ВИКТОР (не сразу) . Что-то не хочется. Шум, толкотня…
ГЕЛЯ . Вы не любите шума?
ВИКТОР . Смотря - когда. Сейчас - нет.
ГЕЛЯ . Вы любите музыку?
ВИКТОР . Выходит - люблю.
ГЕЛЯ . Стоило прийти, чтоб сделать такое открытие.
ВИКТОР . Глупо, что я сюда не ходил. Честное слово.
ГЕЛЯ . О, я вам верю без честного слова.
ВИКТОР . А вы - из Прибалтики?
ГЕЛЯ . Нет, не из Прибалтики.
ВИКТОР . Но вы ведь не русская.
ГЕЛЯ . Я богатая дама, совершающая кругосветный тур.
ВИКТОР . Ваша подруга в рыжем пальто тоже путешествует вокруг света?
ГЕЛЯ . Моя подруга… Не будем говорить про мою подругу. Она - легкомысленное существо.
ВИКТОР . Все-таки скажите, вы - откуда?
ГЕЛЯ . Не верите, что я богатая дама?
ВИКТОР . Не знаю. Я никогда их не видел.
ГЕЛЯ . Я из братской Польши.
ВИКТОР . Вот это похоже. Я так и подумал, что вы не наша… То есть я хотел сказать - не советская. То есть я другое хотел сказать…
ГЕЛЯ . Я понимаю, что вы хотите сказать.
Звонки. Антракт оканчивается.
ВИКТОР . А что вы делаете у нас?
ГЕЛЯ . Я у вас учусь.
ВИКТОР . В каком это смысле?
ГЕЛЯ . В консерватории, если вы ничего не имеете против. И моя подруга тоже в ней учится. Но она - ваша… То есть я хотела сказать - советская… То есть я хочу сказать, мы живем в одном общежитии.
ВИКТОР . Спасибо, я понял.
ГЕЛЯ . В одном обществе и в одном общежитии. Она тоже будущий музыкант. И между тем продала свой билет.
ВИКТОР . Для вас, наверно, большая скидка. Я даже не думал - довольно дешево.
ГЕЛЯ . Еще не хватало, чтоб она, как это… немножко спеку-ли-ровала. Довольно того, что она решила пойти слушать молодого человека, а не Шопена.
ВИКТОР . В конце концов ее можно понять.
ГЕЛЯ . Пан так считает? Я ее презираю.
ВИКТОР . Молодой человек тоже не валяется на каждом углу.
ГЕЛЯ . Я не знаю, где он валяется, но это скучный молодой человек. Он не любит музыки и этим отличается от вас. У бедной Аси постоянный конфликт. Любовь и Долг. Любовь и Дело. Совершенно ужасное положение.
ВИКТОР . Я-то уж на него не в обиде. Из-за него я здесь.
ГЕЛЯ . Вам повезло.
ВИКТОР . Мне всегда везет. Я счастливчик.
Звонки.
ГЕЛЯ . Это очень интересно. Первый раз я вижу человека, который этого не скрывает.
ВИКТОР . Зачем мне скрывать?
ГЕЛЯ . А вы не боитесь?
ВИКТОР . Чего мне бояться?
ГЕЛЯ . Люди узнают, что вы счастливчик, и захотят испытать, так это или не так?
ВИКТОР . Вот еще. Я Гитлера не испугался.
Аплодисменты.
ГЕЛЯ . Все. Теперь - тишина.
ВИКТОР (шепотом) . Как вас зовут?
ГЕЛЯ . Тихо. Слушайте музыку.
Свет гаснет. Музыка. Снова - свет. Фонарь. Переулок.
ГЕЛЯ . Вот наш переулок. А там, в конце, - наше общежитие. Спасибо. Дальше идти не надо. Можно встретиться с Асей. Если она увидит, что меня провожают, я потеряю… как это… моральное превосходство.
ВИКТОР . Значит, Геля - это Гелена. По-русски вы просто Лена.
ГЕЛЯ . Значит, вы - Виктор. По-русски вы просто победитель. Я - просто Лена, а вы - просто победитель. И все-таки не стоит переводить. Мне нравится мое имя.
ВИКТОР . Мне - тоже.
ГЕЛЯ . Каждое произведение в переводе теряет. Пан будет спорить?
ВИКТОР . Пан не будет спорить. Вас в комнате много?
