Страшно некрасивая (Olie). Некрасивая

Глава I
Неожиданная новость

Ло, дитя мое, я должна побеседовать с вами.

Бабушка постоянно говорит мне «вы» и называет меня Ло, хотя зовут меня просто Елизаветой и я представляю из себя маленькую четырнадцатилетнюю особу, занимающую скромное место на скамье среднего отделения пансиона madame Рабе.

Бабушка любит говорить «вы» всем без исключения, и называть людей и все живущее и мыслящее коротенькими, односложными именами. Так компаньонку свою Зинаиду Петровну бабушка называет Зи, комнатную болонку Нитуш - Ни, а меня, ее сироту-внучку, дочь ее давно умершего любимца-сына - Ло, как уже сказано выше.

При первом же звуке хорошо знакомого голоса, я вздрогнула и покраснела: это случалось со мной постоянно, когда бабушка приглашала меня «побеседовать» с ней. Как ни стыдно сознаться в этом, но я должна сказать, что не люблю матери моего отца, даже больше того, боюсь ее.

На меня самым подавляющим образом действует ее высокая, еще очень стройная фигура, всегда одинаково стянутая в серое шелковое платье гладкого строгого фасона, ее красивое тонкое лицо, без малейшей улыбки под высоко и искусно зачесанными седыми волосами, ее серые, ясные, холодные глаза, которые, как кажется, видят насквозь всю вашу душу. Ее голос всегда так ровен и спокоен, ее движения плавны и рассчитаны, все в ней так прекрасно, сдержанно и полно достоинства, достоинства королевы, снисходительно относящейся к своим подданным. И вот это-то самое великолепное снисхождение к другим, которым веет от всего существа бабушки, это-то главным образом и подавляет меня. О, какой маленькой, безобразной и ничтожной кажусь я сама в сравнении с ней! Я уже заранее знаю, что стоит мне подойти к бабушке, как серые холодные глаза ее в один миг оглядят меня с головы до ног, до малейшей подробности и наверное отыщут, что-либо некорректное, в моей внешности или в моем костюме. И хотя я не слышала от моей бабушки еще никогда ни одного резкого слова за все время моего пребывания у нее в доме, не говоря уже о том, что она ни разу не наказала меня, не поставила в угол, не оставила без сладкого за обедом, я предпочла бы получить какое угодно наказание или выговор в самой резкой форме, нежели чувствовать на себе этот пронизывающий ледяным холодом бабушкин взгляд. И сейчас, услыша ее призыв, я машинально провела рукой по волосам и кинула мельком быстрый, трепетный взгляд в зеркало, прежде нежели войти в нашу синюю гостиную, где в обществе Зи и Ни бабушка проводит за вязанием шелкового филе, большую часть своего времени. Услужливое стекло тотчас же отразило мою нескладную, высокую, угловатую фигуру с выдающимися лопатками и сутуловатой спиной (о, эта сутуловатая спина, испортившая, должно быть, не мало крови моей бабушке!) мое изжелта-бледное лицо с черными тусклыми глазами, всегда одинаково печальными и унылыми, и мой безобразно толстый нос и припухлые, как у негритянки губы, и черные же косы до пояса, густые и блестящие, единственное богатство всей моей некрасивой, почти отталкивающей особы.

Вот она я - Ло, «une petite nègresse», как прозвала меня одна из светских приятельниц моей бабушки, когда я была еще совсем маленькой, четырехлетней девчуркой. Я помню отлично, как та же приятельница, чтобы смягчить хоть отчасти свой приговор, добавила тогда же, не замечая моего присутствия в комнате:

Не могу себе представить, ma chère Lise, как мог быть у вашего сына, красавца Арсения, такой ужасно некрасивый ребенок! Впрочем, надо надеяться, что Ло похорошеет с годами.

На что, я помню это отлично, бабушка, не заметив в свою очередь меня, отвечала своим ровным, никогда не знающим никакого трепета, голосом:

Что делать, chère Marie! Это - судьба! Будем надеяться, что ребенок окажется мягким, приветливым и веселым, по крайней мере!

Увы! Я не оказалась ни мягким, ни приветливым и ни веселым, о, отнюдь, ни веселым существом! И это тоже судьба! Она создала меня печальной и унылой дурнушкой и я не виновата в этом.

Но прочь, однако, все мои воспоминания и размышления: они неуместны сейчас, милая Ло! Ступайте же к вашей бабушке, чтобы услышать то, о чем она собирается беседовать с вами.

И еще раз пригладив наскоро мои мягкие как лен, волнистые волосы, я поспешила в синюю гостиную…

Бабушка сидела там на своем обычном месте, в глубоком удобном кресле, выпрямив свою и без того слишком прямую фигуру и вязала неизбежное филе. На кресле рядом с ней безмятежно дремала белая, как большой пушистый комок ваты, болонка, а Зи находилась против бабушки, на мягком пуфе, худая, длинная, с желтым морщинистым лицом, с зеленоватыми, беспокойными, бегающими постоянно глазами и со сладкой улыбочкой на тонких губах.

Зи читала вслух что-то из крошечного томика, по-французски. Когда я вошла, чтение прекратилось разом. Бабушка вскинула на меня глазами и подробно осмотрев меня, по своему обыкновению, проговорила спокойным и ровным, как всегда голосом.

Ло, милая моя, вас ожидает в самом недалеком будущем крупная перемена. Садитесь сюда и слушайте внимательно, что я вам буду говорить.

Я исполнила ее приказание, опустилась на ближайший к ее креслу стул и, сложив руки на коленях, приготовилась слушать.

Новая пауза и новый взгляд со стороны бабушки, еще более испытующий и проницательный, нежели первый. Затем легкий, едва слышный вздох и она заговорила, перебирая крючком тонкое вязанье:

Милая Ло. Мои дела складываются сейчас самым непредвиденным образом. Мое здоровье ухудшилось за последнее время и врачи советуют мне ради восстановления сил провести этот год заграницей. Я должна буду уехать туда в непродолжительном времени. Оставить вас одну, даже на руках такого верного, испытанного человека, как уважаемая Зи, я не могу, слишком большая ответственность ляжет на мою и на ее душу, а потому я решила перевести вас из пансиона madame Рабе в закрытое учебное заведение, то есть в институт, где вы и окончите оставшиеся вам три года вашего ученья.

— Мэйла, ты готова? — в келью чинно вошла матушка настоятельница. Заметив разлегшуюся на кушетке девушку, ее брови нахмурились, она всплеснула руками: — Мэйла! Ты должна провести ночь в молитвах. Завтра постриг. Ты станешь одной из нас.
— А меня спросили, хочу ли я этого? — зло процедила пухлая, низкорослая девушка, не думая вставать с кушетки. Ее ненавидящий взгляд буравил настоятельницу.
— Твои родители хотели для тебя только добра, — мягко начала женщина, едва сдерживая раздражение. — Потому и отдали в монастырь. Да и с твоей магией…
— Вот именно, с магией! — вскочив, закричала Мэйла. — Вы понимаете, что со мной станет, когда мне ее запечатают? Это как оторвать часть души. Зачем?!
— Потому что… — настоятельница на миг замялась, пытаясь подобрать слова. Но все же решила не щадить девушку. — Замуж ты не сможешь выйти. Деваться тебе, кроме как в монастырь, некуда.
— Почему это я не смогу выйти замуж? — обиженно надула губы Мэйла.
— Во-первых, посмотри на себя в зеркало, — сухо и безжалостно выдала настоятельница. — Во-вторых, в академию тебя никто не возьмет. Денег у тебя нет, связей тоже нет. Куда тебе деваться? Только в монастырь. Наш триединый не смотрит на внешний вид.
— Я не хочу принимать постриг, — четко отделяя каждое слово, произнесла Мэйла.
— Ты его примешь. Завтра, — холодно и жестко осадила настоятельница строптивицу. Еще раз, глянув на Мэйлу, женщина покинула келью.
Сползая на пол, Мэйла зарыдала, застучала ладонями по топчану. Она пыталась вызвать магию, чтобы та помогла ей сбежать, но потом вспомнила слова одной из послушниц:
— Здесь сами стены покрыты защитной невидимой пленкой, чтобы не пропускать силу. Колдовать нет возможности. Даже не пытайся.
А ведь Мэйла очень даже пыталась и не один раз, особенно в первые дни, когда родители привезли ее сюда. Как Мэйла кричала и просила, но ее никто не слушал. Сейчас, спустя полгода заточения в стенах мрачного монастыря, Мэйла потеряла всякую надежду на побег.
Так она и прорыдала всю ночь напролет. Ее темные длинные волосы сбились. Некогда голубые глаза потухли, перестали излучать свет. Лицо, и так довольно пухлое, еще больше распухло от слез.
Под утро Мэйла забылась тяжелым сном, так и оставаясь на полу, облокотившись о кушетку. Ей казалось, она только закрыла глаза, как вдруг ее разбудил шорох. С трудом разлепив глаза, Мэйла попыталась вскочить. Но от неудобной позы затекло тело, и она кулем свалилась на пол, застонав.
— Арграх! Не вздумай орать! Поняла? — зашипел, склонившись над ней молодой человек. Девушка быстро-быстро закивала головой. В горле образовался ком. При всем своем желании заорать она бы и не смогла. — Прекрасно. Значит, слушай меня внимательно. Я сейчас выйду, ты продолжишь сидеть здесь и молчать. А когда я вернусь этим же путем, ты все так же станешь соблюдать тишину. А потом и вовсе забудешь о моем присутствии. Это ясно?
Мэйла смотрела на парня широко распахнутыми глазами. Она впитывала его эмоции, как губка. Следила за движением соблазнительных губ, не в силах оторваться. Юноша оказался мечтой девичьих грез. Высокий, статный, темноволосый красавец, от него исходил магнетизм и мужская сила, на которую, как правило, все девушки слетались, как бабочки на огонь, а потом обжигались.
Мэйла, лишенная мужского внимания, сейчас как никогда была близка к тому, чтобы влюбиться с первого взгляда. Гость насмешливо рассматривал пухлую и низкорослую девушку, смотрящую на него влюбленным взглядом. Усмехнувшись про себя, всего лишь констатировал факт: «Еще одна влюбленная дура».
— Ясно, — с трудом выдавила из себя Мэйла. — А вы меня сможете вытащить отсюда? — набравшись храбрости, попросила она.
— Зачем? — уже подошедший к двери парень, обернулся и пристально посмотрел на коротышку.
— Я не хочу принимать постриг, мне собираются запечатать магию, а без нее я умру, — ответила Мэйла и умоляюще глянула на гостя. Тот задумался.
— Вернусь обратно, подумаю. Но на всякий случай собери свои вещи, — предупредил он и быстро покинул ее келью, тенью выскальзывая в коридор.
Мэйла с трудом поднялась на ноги, сделала небольшую зарядку, чтобы разогнать кровь по телу. И приготовилась ждать. Собирать ей было нечего. Родители привезли ее в одном платье, без денег, без украшений. И сейчас у Мэйлы было только то, во что она была одета.
— Где вещи? — недовольно скривился вернувшийся юноша. Он двигался настолько бесшумно, что девушка поразилась. Его звериная грация завораживала. — Вот же девушки, никогда не понимают с первого раза, — буркнул он. — Ждать не стану, — предупредил Мэйлу.
— У меня нет вещей, — прошептала она. — Я готова. Можем идти.
Если гость и удивился, то виду не подал. Подхватив Мэйлу за талию, прошептал несколько слов, и смело двинулся сквозь стену. Девушка закрыла глаза, чтобы не закричать от страха. Сквозь стены ей еще не приходилось двигаться.
— Открывай уже, пришли, — отодвигаясь от девушки, рявкнул парень. — Худеть не пробовала? Я не нанимался такие тяжести таскать.
— А как ты сквозь защиту монастыря прошел? — нисколько не обидевшись, спросила Мэйла. Она привыкла к такому отношению.
— В каждой защите есть слабое место, — буркнул парень. Он и сам не мог понять, почему отвечает девице. — Именно в твоей келье оказалась такая слабина.
— А зачем ты проник в монастырь? — продолжила расспросы Мэйла, обрадованная сговорчивости своего освободителя.
— А это тебя не касается, — зло процедил он. — Все, мне пора. Ты свободна.
— Подожди! — воскликнула Мэйла и потупила глаза. — Возьми меня с собой. Может я смогу тебе пригодиться?
— Зачем? Ты неповоротливая, тяжелая. Мне такая обуза не нужна, — поспешил отвязаться от назойливой девицы юноша. Но уходить не спешил. Что-то непонятное его удерживало рядом с ней.
— У меня есть магия, — решила употребить последний козырь Мэйла. Она прекрасно знала: маги в их мире редкость, от них никогда не отказываются. Вот и вредный спаситель задумался. С одной стороны — неприглядная полная коротышка, на которую ему и смотреть было неприятно, а с другой… Она маг. Именно ее дар и пересилил чашу весов в ее сторону.
— Хорошо. Идем, но только быстро. Сейчас за нами будет погоня.
Мэйле пришлось почти бежать за шедшим размашистым шагом юношей. Девушка сейчас пожалела, что в келье не делала зарядку, а почти все время лежала. В данный момент она пыхтела, задыхалась, обливалась потом. Несколько раз споткнулась, получив в ответ ругательство от спутника. Но ни слова жалобы не вырвалось из ее рта. Только когда ноги окончательно подкосились, она упала на землю и прикрыла глаза, из которых полились слезы.
— Не могу больше. Дай хоть пять минут, — взмолилась девушка. Но не успел ее спутник ответить какую-нибудь колкость, как Мэйлу тряхнуло, она скорчилась на земле, выгнулась и закричала. Ее тело тут же охватил огонь. Но самым удивительным оказалось то, что Мэйле он не только не причинил вреда, но наполнил силой каждую клетку тела. Девушка бодро встала, все еще охваченная пламенем. Боль прошла, принося с собой чувство облегчения и бодрости. Ей вдруг показалось: за спиной выросли крылья.
Юноша расширившимися глазами наблюдал за спасенной. Первым порывом было набросить на вдруг вспыхнувшую девушку свою куртку и начать тушить пожар. И только потом, заметив, как она вскочила на ноги и раскинула руки в стороны, счастливо рассмеявшись, поразился ее преображению. От нее сейчас невозможно, оказалось, оторвать взгляда. Впервые в груди скептика и злослова дрогнули струны души. Мэйла больше не казалась ему отвратительной. Более того, стала вызывать интерес.
— Мы можем идти, — обернувшись к спутнику, задорно улыбаясь, произнесла Мэйла. Ее огонь погас, но внутренний свет остался. Именно он притягивал к девушке взгляд.
— Угу, — буркнул парень. — Что это сейчас было? Ты огненный маг?
— Я универсал, — нахмурилась Мэйла. — Именно поэтому меня и поспешили сбыть в монастырь. Сила несколько раз выходила из-под контроля. Родители испугались.
— А почему тебя не отдали в магический университет? Там бы тебя научили контролю. К тому же универсалы вообще редкость, — поинтересовался спутник.
— Денег нет, — отрезала Мэйла. — Именно туда меня и отвез отец, когда сила воздуха едва не разрушила дом. Я даже сдала все экзамены на «отлично», поразив магистров. Но, уже настроившись на учебу, вынуждена была получить горькое разочарование. Хоть отцу и сделали огромную скидку за мои таланты, но озвученной суммы у него не оказалось. У нас большая семья: я и еще четверо ртов, которые вечно хотят кушать. И золотые мы сроду в руках не держали. А с отца запросили целых семь золотых. Нам пришлось уехать домой. На следующий день я и попала в монастырь. Там мерзко, скучно, серо и уныло, — скривив личико, поделилась своими впечатлениями Мэйла.
— А сбежать не пробовала? — ехидство так и сквозило в голосе парня.
— Умный? — иронично приподняв бровь, осведомилась Мэйла. — Естественно пробовала, и не один раз. Да только все бессмысленно. Проходить сквозь стены, как ты, я не умею. А мне самой даже к воротам приблизиться не было возможности, за мной следили.
— Да что ты заладила: «Сквозь стены. Сквозь стены». Не ходил я так. Обычный портал, настроенный на… на одну штуку, — быстро спохватился юноша, исподлобья посмотрев на собеседницу.
— Ты маг? Иначе не смог бы проникнуть в монастырь.
— Слабый, могу всего лишь настраивать порталы и находить слабые места в защите, я вижу плетения, иногда мне удается самому ослабить нити, — пожал плечами спутник. — Идем быстрее, у нас мало времени, сейчас ищейки будут здесь, нам необходимо пересечь границу, пока нас не схватили.
— Подожди! — вдруг спохватилась Мэйла. — Но мы движемся прямо к оборотням! Туда нельзя. Это может быть весьма чре…
— О! Аргхрак! — зашипел, ругаясь, юноша. — Слушай, ты что, до сих пор ничего не поняла?
Вместо ответа Мэйла посмотрела на парня широко открытыми глазами и с недоумением. Она разглядывала его словно выточенное из мрамора лицо, длинные черные волосы, болотные глаза с вертикальным зрачком, потемневшие в данную минуту почти до черноты, прямой нос. И до нее медленно начинало доходить.
— Ты оборотень? И вместо того, чтобы разорвать, ты меня спас? Почему? — наконец, выдавила она из себя.
— Наслушаются сказок, потом несут околесицу, — возмутился спутник. — Кто тебе рассказал о нашей кровожадности? Мы вообще миролюбивая раса… пока нас не затронуть.
— Угу, миролюбивые, когда спите зубами к стенке, — прошептала девушка.
— И слух у нас отменный, — усмехнулся оборотень. — А сейчас поторопись, я уже слышу погоню. Быстрее! — вдруг воскликнул он, схватил Мэйлу за руку и побежал по пригорку вниз.
Если сначала беглянка не слышала ничего и не понимала, зачем бежать да еще с такой скоростью, то уже через несколько минут до нее донесся рев и рык… Ого! Неужели за ними гонятся сами шракты? Но откуда они в монастыре? И что такого украл ее спутник, что за ними послали самых кровожадных и дорогих существ-монстров-убийц? Даже их Владыка не мог себе позволить иметь шрактов. А тут…
Как бы быстро не бежали путники, в какой-то момент Мэйла почувствовала возле себя спертое дыхание. Обернувшись, закричала и непроизвольно ускорила бег, хотя и не думала, что способна так бегать. Около ее шеи щелкнула оскаленная пасть с набором острых и длинных клыков, черного, огромного шракта. Казалось, вот-вот, и их схватят и растерзают. Мэйла успела заметить кровожадный блеск глаз, капающую слюну предвкушающих ужин монстров. Ноги несли ее с немыслимой скоростью. Второй шракт почти догнал оборотня. Но тут, схватив девушку за руку, юноша совершил немыслимый прыжок и… остановился.
— Ты идиот или самоубийца? — опешила Мэйла. — Чего встал? Нас же сейчас схомячат? Я еще жить хочу, ведь толком даже не воспользовалась своей магией.
— Да заткнись ты, хватит причитать, — осадил ее оборотень. — Смотри лучше и не ной.
Обернувшись, Мэйла в который раз за последние несколько часов испытала потрясение. Шракты рычали, скребли когтями по невидимой глазу стене, выли, клацали челюстями, но пройти границу не могли. Оборотни хорошо постарались с защитой. В отличие от людей они учли все слабые места.
— Все. Полюбовалась? Хорошего понемногу. Пошли. И так кучу времени с тобой потерял, — буркнул оборотень и, не дожидаясь Мэйлу, отправился дальше.
— Подожди, — спохватилась та. — Слушай, а почему ты не открыл портал? Быстрее бы добрались. А так вынуждены были бежать.
— Умная? — зло буркнул парень. — Силы, знаешь ли, не безграничны. Они у меня ушли на взлом защиты и переход с ношей. А ты немаленькая. И так весь остаток угрохал. Скажи спасибо, что мы не врезались никуда, а приземлились на ровном пространстве.
— Спасибо, — сделала реверанс Мэйла. — Что-то еще я тебе должна?
— Конечно, услугу за спасение, — спокойно ответил оборотень, даже не посмотрев на спутницу.
— И какая именно услуга тебе нужна? — поджала губы Мэйла, непроизвольно замедлив шаг.
— Откуда я знаю. Как понадобится что-нибудь, так обещаю, ты первая узнаешь. А сейчас помолчи, я устал от тебя. Много говоришь. Запомни на будущее одну прекрасную истину: молчание — золото.
Может Мэйла и хотела бы съязвить что-либо в ответ, но не успела. Перед ними открылся дивный город. Белоснежные стены замка с золотой крышей возвышались над всеми домами из такого же светлого камня. Почти с каждым оказался разбит цветущий зеленый сад. На деревьях издалека бросались налитые плоды. Контраст белого, зеленого и ярких плодов оказался настолько разительным и прекрасным, что Мэйла на мгновение замерла. Солнце бросило свой лучик на золоченый купол замка, от чего блики распространились вокруг, солнечные зайчики словно устроили игру в догонялки.
— Да идем уже, — поторопил юноша. — Успеешь еще насмотреться. Времени у тебя будет гномий вагон и маленькая тележка.
— Недаром мама говорила: оборотни — это не только ценная шкура, но и тонна беспринципности, много килограмм язвительности, жестокости, самолюбия, а самое главное — полное отсутствие совести и сострадания к ближнему. Сейчас я лишний раз в этом убедилась, — буркнула Мэйла, следуя за своим спутником.
— Хм, а чем же ценна шкура оборотня? — обернулся к девушке собеседник.
— Из нее шуба теплая. Это все, что тебя взволновало? С остальным вопросов нет? — прищурившись, поинтересовалась девушка.
— Не-а, все остальное в точку, — расплылся в самодовольной ухмылке оборотень.
Только Мэйла набрала в грудь побольше воздуха, чтобы дать достойный ответ самолюбивому зверю, как ее отвлек радостный возглас:
— Лириат! Ты вернулся! Принес? — уже тише спросила красивая и величественная женщина, быстро приближаясь к ним. В этот момент Мэйла смутилась и покраснела. Рядом с образцом красоты встречающей она почувствовала себя замухрышкой. Волосы не мыты и не чесаны, сбились в колтун, серое и унылое длинное монастырское платье мешком висело на ее полном теле, делая ее еще больше похожей на бочку.
— Обижаешь, Дириша, естественно принес. Идем, все покажу, — улыбнулся юноша, приобнимая женщину за плечи. Она не сопротивлялась. Еще и обхватила его за талию. Они направились к дворцу, а Мэйла так и осталась стоять на месте.
О ней напрочь забыли. И что сейчас делать, девушка не имела ни малейшего представления. Ее охватил страх. Только сейчас она полностью осознала, где находится. В логове оборотней: кровожадных и жестоких, ненавидящих людей.
— Ты чего там застыла? Особое приглашение нужно? — совсем не любезно окликнул ее Лириат. — Идем, знакомить тебя будем с Владыкой. Заодно покажешь, на что способна. Должны же мы знать, как ты станешь отрабатывать свое спасение.
Мэйла похолодела. Сейчас ее спутник враз изменился. Холодная маска на лице, ни капли тепла или сочувствия. Ее передернуло. Но в то же время понимала: лучше уж такое, чем постриг. Тут она хотя бы сможет как-нибудь приспособиться. Во всяком случае, Мэйла очень надеялась на это. А в монастыре она обязана была провести всю оставшуюся жизнь, не видя ничего и никого, кроме таких же несчастных, как она сама.
— Иду, — выдохнула Мэйла и на негнущихся ногах направилась вслед за парой. Больше они на нее не обращали внимания. А в душе девушки уже творилось неизвестно что. Руки она вынуждена была сжать в кулаки, потому что их изрядно трясло. Веко дергалось. Ей и зубы пришлось стиснуть, чтобы не выдать их дроби.
— Лириат, быстро ты, — не успели войти во дворец, как к ним уже важно шествовал высокий красивый мужчина с золотым ободком на голове. В его внешности Мэйла заметила сходство с Лириатом. Родственники? Хотя все оборотни наверняка друг другу кем-нибудь да являются: братом, сватом, кумом, а то и просто седьмой водой на киселе. — Принес?
Вместо ответа юный оборотень вытащил из-за пазухи сверток и протянул его Владыке. На Мэйлу до сих пор никто не обратил внимания. Но только она об этом подумала, как в нее вперился пронзительный взгляд темных глаз. А ведь девушке еще несколько минут назад считала: больше бояться невозможно. И только под таким пристальным взглядом она осознала свою неправоту.
— Это кто? Человек? — презрительно бросил Владыка. — Что она здесь делает? Лириат, на кой ты притащил ее сюда?
— А ты присмотрись к ней внимательнее, — усмехнулся юный оборотень, совершенно не испугавшись рыка мужчины. — Она маг, довольно сильный. Но ее магию нужно до конца разбудить и помочь обуздать. Она нам наверняка пригодится.
— Подойди ближе, — не терпящим возражения тоном приказал Владыка Мэйле. Та неуверенно сделала шаг вперед. Споткнулась на ровном месте, едва не распластавшись на полу. Покраснела еще больше и готова была провалиться сквозь пол из-за собственной неуклюжести.
Наконец, Мэйла оказалась рядом с властным мужчиной, без единой эмоции на лице наблюдающим за ней. Стоило ей оказаться в метре от него, как Владыка протянул руки и стал водить ими над телом девушки. Ее тут же охватил нестерпимый жар. Она плотно сжала губы, чтобы не закричать. Даже в тот момент, когда огонь охватил ее тело, не было такой боли, как сейчас. Что же он такое творит? Перед глазами появилась пелена. Мэйле вдруг показалось, что она сейчас свалится в некрасивый обморок, настолько в голове помутилось, а тело резко потяжелело.
Но вдруг все закончилось. Мэйла оказалась свободна. Жар прошел, пелена с глаз спала. Из горла непроизвольно вырвался вздох облегчения. Но она так и не отвела взгляда от темных глаз Владыки.
— Смелая. И сильная, — констатировал мужчина, довольно улыбнувшись. Затем хлопнул в ладоши. Двум подбежавшим девушкам, скомандовал: — Разместите гостью в зеленой спальне. Ей стоит отдохнуть. Подберите наряды. Этот мешок ее еще больше уродует. Вечером ждем тебя к ужину, — это уже оказалось сказано самой Мэйле. Она кивнула. Ни сказать что-либо, ни тем более поблагодарить за радушие и гостеприимство девушка при всем своем желании не смогла бы. Язык будто прирос и распух, не желая шевелиться.
После того, как троица удалилась, служанки предложили следовать за ними. Мэйла едва поспевала за худенькими и стройными девушками. Те, будто молчаливо издеваясь, все ускоряли шаг. В зеленую комнату Мэйла ввалилась запыханная, мокрая от пота. Успела поймать брезгливо наморщенные носы девушек.
— Купальня там, — ткнула пальцем в одну из дверей служанка. — Одежду мы сейчас постараемся подобрать. Хотя лично я сомневаюсь, что у нас найдется нужный размер.
На эту колкость Мэйла никак не прореагировала. Да и зачем? Она прекрасно понимала их правоту. Ее полнота всегда отталкивала от нее людей и нелюдей. Если б еще лицо оказалось смазливым, может, меньше проблем было бы. А так… Нос картошкой, волосы редкие, хоть и длинные. Будь ее воля, она бы их вообще обрезала. Но нельзя. У магов в волосах сила. Щеки обвислые, маленькие поросячьи глазки заплыли. Короткие ресницы и белесые брови придавали еще больше непривлекательности. Даже губы оказались пухлыми.
Глянув на себя в зеркало, висящее на всю стену в купальне, куда не замедлила направиться Мэйла, быстро отвернулась. Зачем еще больше расстраиваться?
Купальня оказалась большой и овальной. Мэйла с наслаждением устроилась в теплой воде. Как же хорошо. Дома она такой роскоши не могла иметь. Ее бедной семье такая купальня была не по карману. Ей приходилось мыться в тазике, поливая себя из графина. А сейчас она вовсю наслаждалась и совсем не торопилась покидать купальню.
— Тебе стоит поторопиться, через час ужин, — в дверь просунулась голова служанки. Мэйла вздохнула. Быстро намылив голову, она полностью окунулась в воду. Тело терла жесткой мочалкой несколько раз. С остервенением, будто желая содрать кожу или убрать лишние килограммы. Но не получилось. Все осталось при ней.
Замотавшись полотенцем, Мэйла вышла из купальни. На кровати лежало разложенное платье и черный кожаный комбинезон. Мэйла выбрала для ужина платье, сочтя неприличным являться за стол в штанах.
— Как вас зовут? — поинтересовалась девушка у служанок.
— Я Риаза, она Шита, — ткнула в напарницу-блондинку наглая брюнетка. — Давай, надевай платье, мы попробуем что-нибудь сделать с твоими волосами. Но сначала…
Служанка сдернула с Мэйлы полотенце, заставив гостью недовольно вскрикнуть. После чего достала мазь из складок платья и начала обмазывать тело Мэйлы.
— Что это? — принюхиваясь к приятному запаху, спросила Мэйла.
— Средство от пота. У оборотней слишком обострен нюх. Ты же не хочешь отбить у всех аппетит? — нелюбезно ответила Риаза.
И снова на откровенное хамство Мэйла промолчала, но на заметку взяла, решив во чтобы то ни стало поставить зазнавшихся служанок на место.
Наконец мучения Мэйлы закончились. Платье надето. Прическа сделана. Теперь, глянув на себя в зеркало, Мэйла впервые поразилась, насколько одежда может менять человека. В данную минуту она уже сама у себя не вызывала омерзения. Хотя неприятие все еще осталось.
— Идем. Владыка не любит ждать, — выплюнула, Шита, первой выходя из покоев. За ней проплыла Риаза. И последней покинула комнату Мэйла.
Не успела она войти в столовую, как туда же стремительно влетели и Владыка с Лириатом. Женщины среди них не было. Только Мэйла о ней подумала, как та величаво вплыла в столовую, облаченная в короткое облегающее платье, на высоких каблуках, которые не могла себе позволить Мэйла из-за страха переломать себе ноги.
— Теперь все в сборе. Несите быстрее горячее. Я голоден, — скомандовал Лириат.
От обилия блюд у Мэйлы разбежались глаза. Но она прекрасно осознавала: если она сейчас начнет много есть, то станет вообще похожа на колобок. От такой несправедливости девушка готова была завыть. А потом, решив один раз побаловать себя, все же принялась за еду.
Когда голод оказался утолен, Владыка откинулся на спинку стула. Посмотрел оценивающе на девушку и начал излагать:
— Учителя мы тебе нашли. Он станет помогать тебе с развитием магических навыков, а так же займется твоей физической формой. Чтобы стать одной из нас ты должна быть выносливой, быстрой, расторопной. Обязана владеть холодным оружием. Уметь дать отпор врагу. Это понятно? Ты согласна? — поинтересовался мужчина скорее для проформы. Но Мэйла робко кивнула.
— Дитя, сколько тебе лет? — впервые обратилась к гостье женщина.
— Пятнадцать, — выдохнула Мэйла, опустив глаза. Она прекрасно знала, что выглядит намного старше.
— Это прекрасно! — довольно воскликнула женщина. На недоуменные взгляды всех троих пояснила: — У нас есть, как минимум пять лет слепить из нашей гостьи достойного воина. Будь она хотя бы на два-три года старше, ничего не получилось бы. А так есть шанс.
— Начнешь с завтрашнего утра. Нытье не принимается. Предупреждаю, будет сложно, но ты должна справиться, — отрезал Владыка. И снова Мэйле ничего не оставалось, как кивнуть.
После ужина они переместились в гостиную. Мэйле рассказали о том, чем они занимаются, а именно — их клан — наемники. За достойную плату они способны достать любую вещь, как бы надежно запрятана она не была. И магически одаренный человек, да еще с таким уровнем, лишним определенным не будет.
Засиделись до поздней ночи. Мэйла узнала многое о клане ягуаров и пантер, в котором ей предстояло теперь жить. И полная впечатлений отправилась спать.
С утра у нее начиналась новая жизнь. Сначала учеба, потом приключения, интриги и полное опасностей существование.

Казаков Юрий Павлович

Некрасивая

Юрий Павлович Казаков

НЕКРАСИВАЯ

Свадьба была в самом разгаре. Жениха с невестой давно свели в другую избу, прокричали по деревне первые петухи, а гармонист все играл, изба дрожала от дробного топота, ослепительно и жарко горели пять ламп, и на окнах еще висели неугомонные ребята.

Много было выпито и съедено, много пролито слез, много спето и сплясано. Но каждый раз на стол ставилась еще водка и закуска, гармониста сменял патефон с фокстротами и танго, топот и присядку - шарканье подошв, и веселье не убывало, все слышнее становилось на улице и еще дальше, в поле и у реки, и теперь во всех окрестных деревнях знали, что в Подворье гуляют.

Всем было весело, только Соне было тяжело и тоскливо на душе. Острый нос ее покраснел от выпитой водки, в голове шумело, сердце больно билось от обиды, от того, что никто ее не замечает, что всем весело, все в этот вечер влюблены друг в друга, и только в нее никто не влюблен и никто не приглашает танцевать.

Она знала, что некрасива, стыдилась своей худой спины и столько уж раз давала зарок не ходить на вечера, где танцуют и поют, и влюбляются, но каждый раз не выдерживала и шла, все надеясь на какое-то счастье.

Даже раньше, когда она была моложе и училась в институте, в нее никто не влюблялся. Ее ни разу не проводили домой, ни разу не поцеловали. Она окончила институт, поехала работать в деревню, ей дали комнату при школе. Вечерами она проверяла тетради, читала, учила на память стихи о любви, ходила в кино, писала длинные письма подругам и тосковала. За два года почти все подруги ее вышли замуж, а у нее за это время еще больше поблекло лицо и похудела спина.

И вот ее, словно в насмешку, пригласили на свадьбу, и она пришла. Она жадно смотрела на счастливую невесту, вместе со всеми кричала слабым голосом: "Горько!" - и ей было действительно горько от мысли, что своей свадьбы она никогда не сыграет

Ее познакомили с ветеринарным фельдшером Николаем, мрачным парнем с резким красивым лицом и черными глазами Их посадили рядом, и он пробовал сначала ухаживать за ней. Соня пила и ела все, что он предлагал, благодарила взглядом, и ей казалось, что взгляд ее выразителен и полон интимной нежности.

Но Николай почему-то все больше мрачнел, скоро перестал ухаживать за ней, начал заговаривать с кем-то через стол. Потом он совсем ушел от нее, много плясал, вскрикивая, болтая длинными руками, изумленно озирался кругом, подходил к столу, пил водку. А после вышел в сени и больше не вернулся.

Теперь Соня сидела одна в углу, думала о своей жизни, презирала всех этих довольных и счастливых, пьяных, потных, презирала и жалела себя.

Недавно она сшила платье, очень хорошее, темно-синее платье. Все хвалили его и говорили, что оно ей к лицу. И вот платье не помогло, и все осталось, как было...

Часа в три ночи Соня, всеми забытая, несчастная, с красными пятнами на щеках, вышла в сени и оттуда - на крыльцо.

Избы стояли черные. Деревня спала, везде было тихо, только из открытых окон избы, где гуляли, неслись в темноту пронзительные звуки гармошки, крики и топот ног. Свет пятнами падал на траву, и трава казалась рыжей.

У Сони задрожал подбородок. Она закусила губу, по это не помогло. Тогда она сошла с крыльца, еле смогла дойти до березы, нежно белеющей в темноте, привалилась к ней плечом и зарыдала. Ей было стыдно рыданий, она боялась, что услышат, и, чтобы не услышали, зажала в зубы душистый платок. Но ее никто не слышал. "Ну, довольно! - говорила себе Соня, крепко закрывая глаза. - Ну, хватит же! Больше не надо! Нужно идти!" И она хотела идти, откачивалась от березы, а ноги не держали ее, и идти она не могла.

Что такое? - громко спросил кто-то сзади.

Соня затаила дыхание, быстро вынула изо рта платок, вытерла о плечо лицо, не отпуская березы, стыдливо оглянулась. Это был Николай. Его качало, чтобы не упасть, он схватил ее за плечо. Рука его была перепачкана землёй.

А! - пьяно сказал он. - Это вы? А я... на огороде... был. - Он качнулся и прижался к ней. - На свадьбу, сволочь, пригласил! - с усилием выговорил он. - А! Убью! Теперь все! Литром хотел откупиться... Врешь, гад! Меня не купишь!

Николай заскрипел зубами и матерно выругался.

Вам плохо? - испуганно спросила Соня. - Хотите воды?

Кого? Мутит меня...

Он оторвался от Сони и пошел за угол. Соне стало его жалко. Она принесла из сеней ведро воды, стала поливать ему на голову. Он покорно нагибался, фыркал, бубнил что-то невнятнее.

Потом с мокрой головой, в рубашке, он сидел на крыльце и курил, а Соня отмывала пиджак.

Вам легче теперь? - тихо спросила она, боясь, что кто-нибудь выйдет и увидит ее.

Малость полегчало... Чего это я вас раньше не видел? Я тут всех знаю.

Я редко хожу на гулянки.

А! Вы при школе живете?

При школе.

Провожу, желаете?

Николай встал, надел пиджак, помотал головой и пошел в сени напиться.

Вы чего плакали-то? - спросил он, вернувшись.- Обидел кто? - У Сони благодарно забилось сердце. Она опустила голову.

Нет, никто не обидел...

А то вы скажите! Если кто тронул, я ему, гаду, ребра поломаю! - Николай взял Соню под руку, они перешли пыльную дорогу, свернули налево, пошли тропинкой мимо плетней и огородов. Роса уже пала, трава была мокрой.

Соне хотелось смеяться. Она была для себя сейчас как чужая. Ей хотелось положить голову Николаю на плечо, но она стыдилась этого желания, а когда Николай, качнувшись, прижимался к ней, она поспешно отстранялась.

Послушайте, вы совсем пьяный! - с нежным укором, как старому знакомому, говорила она ему.

Глава I
Неожиданная новость

Ло, дитя мое, я должна побеседовать с вами.

Бабушка постоянно говорит мне «вы» и называет меня Ло, хотя зовут меня просто Елизаветой и я представляю из себя маленькую четырнадцатилетнюю особу, занимающую скромное место на скамье среднего отделения пансиона madame Рабе.

Бабушка любит говорить «вы» всем без исключения, и называть людей и все живущее и мыслящее коротенькими, односложными именами. Так компаньонку свою Зинаиду Петровну бабушка называет Зи, комнатную болонку Нитуш - Ни, а меня, ее сироту-внучку, дочь ее давно умершего любимца-сына - Ло, как уже сказано выше.

При первом же звуке хорошо знакомого голоса, я вздрогнула и покраснела: это случалось со мной постоянно, когда бабушка приглашала меня «побеседовать» с ней. Как ни стыдно сознаться в этом, но я должна сказать, что не люблю матери моего отца, даже больше того, боюсь ее.

На меня самым подавляющим образом действует ее высокая, еще очень стройная фигура, всегда одинаково стянутая в серое шелковое платье гладкого строгого фасона, ее красивое тонкое лицо, без малейшей улыбки под высоко и искусно зачесанными седыми волосами, ее серые, ясные, холодные глаза, которые, как кажется, видят насквозь всю вашу душу. Ее голос всегда так ровен и спокоен, ее движения плавны и рассчитаны, все в ней так прекрасно, сдержанно и полно достоинства, достоинства королевы, снисходительно относящейся к своим подданным. И вот это-то самое великолепное снисхождение к другим, которым веет от всего существа бабушки, это-то главным образом и подавляет меня. О, какой маленькой, безобразной и ничтожной кажусь я сама в сравнении с ней! Я уже заранее знаю, что стоит мне подойти к бабушке, как серые холодные глаза ее в один миг оглядят меня с головы до ног, до малейшей подробности и наверное отыщут, что-либо некорректное, в моей внешности или в моем костюме. И хотя я не слышала от моей бабушки еще никогда ни одного резкого слова за все время моего пребывания у нее в доме, не говоря уже о том, что она ни разу не наказала меня, не поставила в угол, не оставила без сладкого за обедом, я предпочла бы получить какое угодно наказание или выговор в самой резкой форме, нежели чувствовать на себе этот пронизывающий ледяным холодом бабушкин взгляд. И сейчас, услыша ее призыв, я машинально провела рукой по волосам и кинула мельком быстрый, трепетный взгляд в зеркало, прежде нежели войти в нашу синюю гостиную, где в обществе Зи и Ни бабушка проводит за вязанием шелкового филе, большую часть своего времени. Услужливое стекло тотчас же отразило мою нескладную, высокую, угловатую фигуру с выдающимися лопатками и сутуловатой спиной (о, эта сутуловатая спина, испортившая, должно быть, не мало крови моей бабушке!) мое изжелта-бледное лицо с черными тусклыми глазами, всегда одинаково печальными и унылыми, и мой безобразно толстый нос и припухлые, как у негритянки губы, и черные же косы до пояса, густые и блестящие, единственное богатство всей моей некрасивой, почти отталкивающей особы.

Вот она я - Ло, «une petite nègresse», как прозвала меня одна из светских приятельниц моей бабушки, когда я была еще совсем маленькой, четырехлетней девчуркой. Я помню отлично, как та же приятельница, чтобы смягчить хоть отчасти свой приговор, добавила тогда же, не замечая моего присутствия в комнате:

Не могу себе представить, ma chère Lise, как мог быть у вашего сына, красавца Арсения, такой ужасно некрасивый ребенок! Впрочем, надо надеяться, что Ло похорошеет с годами.

На что, я помню это отлично, бабушка, не заметив в свою очередь меня, отвечала своим ровным, никогда не знающим никакого трепета, голосом:

Что делать, chère Marie! Это - судьба! Будем надеяться, что ребенок окажется мягким, приветливым и веселым, по крайней мере!

Увы! Я не оказалась ни мягким, ни приветливым и ни веселым, о, отнюдь, ни веселым существом! И это тоже судьба! Она создала меня печальной и унылой дурнушкой и я не виновата в этом.

Но прочь, однако, все мои воспоминания и размышления: они неуместны сейчас, милая Ло! Ступайте же к вашей бабушке, чтобы услышать то, о чем она собирается беседовать с вами.

И еще раз пригладив наскоро мои мягкие как лен, волнистые волосы, я поспешила в синюю гостиную…

Бабушка сидела там на своем обычном месте, в глубоком удобном кресле, выпрямив свою и без того слишком прямую фигуру и вязала неизбежное филе. На кресле рядом с ней безмятежно дремала белая, как большой пушистый комок ваты, болонка, а Зи находилась против бабушки, на мягком пуфе, худая, длинная, с желтым морщинистым лицом, с зеленоватыми, беспокойными, бегающими постоянно глазами и со сладкой улыбочкой на тонких губах.

Зи читала вслух что-то из крошечного томика, по-французски. Когда я вошла, чтение прекратилось разом. Бабушка вскинула на меня глазами и подробно осмотрев меня, по своему обыкновению, проговорила спокойным и ровным, как всегда голосом.

Ло, милая моя, вас ожидает в самом недалеком будущем крупная перемена. Садитесь сюда и слушайте внимательно, что я вам буду говорить.

Я исполнила ее приказание, опустилась на ближайший к ее креслу стул и, сложив руки на коленях, приготовилась слушать.

Новая пауза и новый взгляд со стороны бабушки, еще более испытующий и проницательный, нежели первый. Затем легкий, едва слышный вздох и она заговорила, перебирая крючком тонкое вязанье:

Милая Ло. Мои дела складываются сейчас самым непредвиденным образом. Мое здоровье ухудшилось за последнее время и врачи советуют мне ради восстановления сил провести этот год заграницей. Я должна буду уехать туда в непродолжительном времени. Оставить вас одну, даже на руках такого верного, испытанного человека, как уважаемая Зи, я не могу, слишком большая ответственность ляжет на мою и на ее душу, а потому я решила перевести вас из пансиона madame Рабе в закрытое учебное заведение, то есть в институт, где вы и окончите оставшиеся вам три года вашего ученья.

Этой совсем уже неожиданной для меня фразой и закончилась плавная, прекрасно обдуманная речь бабушки. Ее серые глаза, оторвавшиеся было от работы, снова вернулись к ней и я могла вздохнуть свободно, не чувствуя больше на себе их проницательного взгляда, казалось видевшего меня насквозь.

Институт!

Так вот оно что! Так вот о чем понадобилось беседовать со мной бабушке! Институт! Новая непредвиденная мной жизнь, новые люди, новые места! Прощай, милая знакомая обстановка пансиона, прощайте славные, добрые товарки-девочки! Мало кто понимал меня там, но те немногие, успевшие узнать сложную, угрюмую, одинокую душу дурнушки Ло, те все-таки любили меня хоть самую малость. А те незнакомые, чужие мне девочки-институтки, будут ли они также добры и снисходительны ко мне! И что ждет меня там, в новой обстановке, в серых, угрюмых стенах закрытого, строгого учебного заведения, Бог знает.

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Лидия Алексеевна Чарская
Некрасивая

Глава I
Неожиданная новость

– Ло, дитя мое, я должна побеседовать с вами.

Бабушка постоянно говорит мне «вы» и называет меня Ло, хотя зовут меня просто Елизаветой и я представляю из себя маленькую четырнадцатилетнюю особу, занимающую скромное место на скамье среднего отделения пансиона madame Рабе.

Бабушка любит говорить «вы» всем без исключения, и называть людей и все живущее и мыслящее коротенькими, односложными именами. Так компаньонку свою Зинаиду Петровну бабушка называет Зи, комнатную болонку Нитуш – Ни, а меня, ее сироту-внучку, дочь ее давно умершего любимца-сына – Ло, как уже сказано выше.

При первом же звуке хорошо знакомого голоса, я вздрогнула и покраснела: это случалось со мной постоянно, когда бабушка приглашала меня «побеседовать» с ней. Как ни стыдно сознаться в этом, но я должна сказать, что не люблю матери моего отца, даже больше того, боюсь ее.

На меня самым подавляющим образом действует ее высокая, еще очень стройная фигура, всегда одинаково стянутая в серое шелковое платье гладкого строгого фасона, ее красивое тонкое лицо, без малейшей улыбки под высоко и искусно зачесанными седыми волосами, ее серые, ясные, холодные глаза, которые, как кажется, видят насквозь всю вашу душу. Ее голос всегда так ровен и спокоен, ее движения плавны и рассчитаны, все в ней так прекрасно, сдержанно и полно достоинства, достоинства королевы, снисходительно относящейся к своим подданным. И вот это-то самое великолепное снисхождение к другим, которым веет от всего существа бабушки, это-то главным образом и подавляет меня. О, какой маленькой, безобразной и ничтожной кажусь я сама в сравнении с ней! Я уже заранее знаю, что стоит мне подойти к бабушке, как серые холодные глаза ее в один миг оглядят меня с головы до ног, до малейшей подробности и наверное отыщут, что-либо некорректное, в моей внешности или в моем костюме. И хотя я не слышала от моей бабушки еще никогда ни одного резкого слова за все время моего пребывания у нее в доме, не говоря уже о том, что она ни разу не наказала меня, не поставила в угол, не оставила без сладкого за обедом, я предпочла бы получить какое угодно наказание или выговор в самой резкой форме, нежели чувствовать на себе этот пронизывающий ледяным холодом бабушкин взгляд. И сейчас, услыша ее призыв, я машинально провела рукой по волосам и кинула мельком быстрый, трепетный взгляд в зеркало, прежде нежели войти в нашу синюю гостиную, где в обществе Зи и Ни бабушка проводит за вязанием шелкового филе1
Филе (здесь) – техника вязания кружев.

Большую часть своего времени. Услужливое стекло тотчас же отразило мою нескладную, высокую, угловатую фигуру с выдающимися лопатками и сутуловатой спиной (о, эта сутуловатая спина, испортившая, должно быть, не мало крови моей бабушке!) мое изжелта-бледное лицо с черными тусклыми глазами, всегда одинаково печальными и унылыми, и мой безобразно толстый нос и припухлые, как у негритянки губы, и черные же косы до пояса, густые и блестящие, единственное богатство всей моей некрасивой, почти отталкивающей особы.

Вот она я – Ло, «une petite nègresse»2
Маленькая негретянка.

Как прозвала меня одна из светских приятельниц моей бабушки, когда я была еще совсем маленькой, четырехлетней девчуркой. Я помню отлично, как та же приятельница, чтобы смягчить хоть отчасти свой приговор, добавила тогда же, не замечая моего присутствия в комнате:

– Не могу себе представить, ma chère Lise3
Моя дорогая Лиза.

Как мог быть у вашего сына, красавца Арсения, такой ужасно некрасивый ребенок! Впрочем, надо надеяться, что Ло похорошеет с годами.

На что, я помню это отлично, бабушка, не заметив в свою очередь меня, отвечала своим ровным, никогда не знающим никакого трепета, голосом:

– Что делать, chère Marie!4
Дорогая Мария!

Это – судьба! Будем надеяться, что ребенок окажется мягким, приветливым и веселым, по крайней мере!

Увы! Я не оказалась ни мягким, ни приветливым и ни веселым, о, отнюдь, ни веселым существом! И это тоже судьба! Она создала меня печальной и унылой дурнушкой и я не виновата в этом.

Но прочь, однако, все мои воспоминания и размышления: они неуместны сейчас, милая Ло! Ступайте же к вашей бабушке, чтобы услышать то, о чем она собирается беседовать с вами.

И еще раз пригладив наскоро мои мягкие как лен, волнистые волосы, я поспешила в синюю гостиную…

Бабушка сидела там на своем обычном месте, в глубоком удобном кресле, выпрямив свою и без того слишком прямую фигуру и вязала неизбежное филе. На кресле рядом с ней безмятежно дремала белая, как большой пушистый комок ваты, болонка, а Зи находилась против бабушки, на мягком пуфе, худая, длинная, с желтым морщинистым лицом, с зеленоватыми, беспокойными, бегающими постоянно глазами и со сладкой улыбочкой на тонких губах.

Зи читала вслух что-то из крошечного томика, по-французски. Когда я вошла, чтение прекратилось разом. Бабушка вскинула на меня глазами и подробно осмотрев меня, по своему обыкновению, проговорила спокойным и ровным, как всегда голосом.

– Ло, милая моя, вас ожидает в самом недалеком будущем крупная перемена. Садитесь сюда и слушайте внимательно, что я вам буду говорить.

Я исполнила ее приказание, опустилась на ближайший к ее креслу стул и, сложив руки на коленях, приготовилась слушать.

Новая пауза и новый взгляд со стороны бабушки, еще более испытующий и проницательный, нежели первый. Затем легкий, едва слышный вздох и она заговорила, перебирая крючком тонкое вязанье:

– Милая Ло. Мои дела складываются сейчас самым непредвиденным образом. Мое здоровье ухудшилось за последнее время и врачи советуют мне ради восстановления сил провести этот год заграницей. Я должна буду уехать туда в непродолжительном времени. Оставить вас одну, даже на руках такого верного, испытанного человека, как уважаемая Зи, я не могу, слишком большая ответственность ляжет на мою и на ее душу, а потому я решила перевести вас из пансиона madame Рабе в закрытое учебное заведение, то есть в институт, где вы и окончите оставшиеся вам три года вашего ученья.

Этой совсем уже неожиданной для меня фразой и закончилась плавная, прекрасно обдуманная речь бабушки. Ее серые глаза, оторвавшиеся было от работы, снова вернулись к ней и я могла вздохнуть свободно, не чувствуя больше на себе их проницательного взгляда, казалось видевшего меня насквозь.

Институт!

Так вот оно что! Так вот о чем понадобилось беседовать со мной бабушке! Институт! Новая непредвиденная мной жизнь, новые люди, новые места! Прощай, милая знакомая обстановка пансиона, прощайте славные, добрые товарки-девочки! Мало кто понимал меня там, но те немногие, успевшие узнать сложную, угрюмую, одинокую душу дурнушки Ло, те все-таки любили меня хоть самую малость. А те незнакомые, чужие мне девочки-институтки, будут ли они также добры и снисходительны ко мне! И что ждет меня там, в новой обстановке, в серых, угрюмых стенах закрытого, строгого учебного заведения, Бог знает.

Вся охваченная моими мыслями, я, как сквозь сон слышала продолжение плавной речи бабушки, все еще относившейся к моей особе.

– Я уже подала прошение, Ло, о зачислении вас в N-ский институт. Там есть свободная вакансия в третьем классе. И лишь только придет бумага, я отвезу вас туда. Вы так недурно учились в пансионе, что наверное выдержите экзамены и по институтской программе. Во всяком случае, я не уеду заграницу до тех пор, пока вы не привыкнете немного к новой для вас обстановке. Умейте ценить это, дорогая моя.

– О, я ценю это, бабушка! – нашла я в себе силы ответить и смущенно покраснела до корней волос.

– Наш разговор окончен. Вы можете идти, Ло, приготовлять ваши уроки, – милостиво кивнув мне головой, произнесла бабушка.

Я поспешно встала со своего места, поцеловала ее руку и направилась уже было к двери, как неожиданно ее голос остановил меня снова.

– Я надеюсь, Ло, – проговорил этот голос, отчеканивая по своему обыкновению каждый слог каждого слова, – я надеюсь, что вами останутся довольны и в институте, как были довольны в пансионе madame Рабе, – вы позаботитесь об этом, не правда ли? И потом ни на минуту вы не должны забывать вашего происхождения, Ло, вы – графиня Елизавета Гродская, дочь вашего отца и моя внучка! Помните это!

Глава II
Ло делается институткой

– Позвольте мне, chère madame, представить вам мою внучку. Надеюсь, девочка привыкнет скоро к вашему уважаемому учебному заведению и вы не найдете повода быть недовольной ею.

Всю эту маленькую тираду бабушка произнесла в то время пока рука ее пожимала худенькую бледную руку маленькой, тоненькой и чрезвычайно изящной дамы, пожилых лет, с заметной проседью в гладко причесанных волосах, с усталым, бледным, продолговатым лицом и умными, зоркими глазами.

– Я надеюсь, дорогая графиня, что ваша внучка будет чувствовать себя прекрасно в нашем муравейнике. Ведь она уже почти взрослая барышня. Сколько вам лет, дитя мое? – обратилась ко мне худенькая дама, оказавшаяся Александрой Антоновной Вязьминой, начальницей N-ского института.

– Четырнадцать! – отвечала я тихо, мучительно краснея по привычке под взором пристально обращенной на меня пары глаз.

– Только-то! А мне казалось, что вы несколько старше, – мягко произнесла она, протягивая руку и проводя ею по моим густым, тщательно причесанным волосам.

Увы! Это было так обычно для меня, что всем я казалась много старше моих четырнадцати лет! Ведь я была высока, как вешалка, старообразна и дурна при этом! Боже мой, как дурна и безобразна была бедная Ло!

Должно быть, мысли бродившие у меня в голове, отражались на лице моем черной тенью, потому что начальнице как будто сделалось жаль меня и положив мне на плечи свои маленькие аристократические руки с тонкими, длинными пальцами усыпанными перстнями, она проговорила еще мягче и ласковее, нежно наклоняясь ко мне:

– О, мы будем хорошо учиться! Я не сомневаюсь в этом! – И крепко поцеловала меня в лоб своими добрыми розовыми губами, прежде нежели я могла ответить ей на ее слова.

– Ну, графиня, проститесь с вашей внучкой. Я отведу ее в класс. А вас попрошу приехать в ближайший приемный день навестить девочку! Проститесь и вы с вашей бабушкой, дитя мое.

И Александра Антоновна слегка толкнула меня по направлению той, перед кем я беспричинно трепетала все долгие годы моего детства.

– До свидания, Ло. Учитесь хорошо, будьте прилежны, и помните каждую минуту, что ваши покойные родители наблюдают за вами оттуда, с небес, – проговорила торжественно бабушка, поднимая указательный палец и глаза к расписному потолку комнаты, в которой госпожа Вязьмина принимала нас.

Потом она перекрестила меня, поцеловала в голову и, еще раз пожав руку начальнице, шурша длинным треном шелкового платья, скрылась за дверью.

С того самого дня, в который мне суждено было узнать неожиданную новость о моем поступлении в N-ский институт прошло уже два месяца слишком.

Много было перипетий и сутолоки в эти два последние месяца моей обычно однообразной и небогатой событиями жизни. Получение ответной бумаги из канцелярии института с заявлением о моем приеме, сборы и прощание с пансионом Рабе, где все-таки были у меня, если не друзья и подруги, то умевшие привязаться ко мне за четыре года, совместного учения милые товарки-девочки… Мой альбом наполнился их карточками, моя тетрадка-дневник стихами моих бывших одноклассниц, а в моих ушах до самого дня выхода из пансиона то и дело звенели ласковые фразы бывших соучениц:

– Смотри же, Ло, не забывай нас в новой обстановке!

– Не мудрено и забыть среди новых друзей. Ведь теперь она уже не пансионерка больше, а «белая пелеринка», институтка, затворница!

– Слушай, Ло, старый друг куда лучше двух новых, говорит русская пословица! – между двумя поцелуями, шептала мне Катя Зварина, моя соседка по классу. – А мы будем тебя помнить! – прибавляла она – ты такая честная, правдивая, добрая!

Милая Катя! Она сама была всегда правдивая, честная, добрая и поэтому все казались ей таковыми.

Мне еще долго-долго будет грезиться наяву ее миловидное личико, утонувшее в ореоле белокурых кудрей и веселые ласковые глазки!

Милая Катя! Она была права, однако, говоря так обо мне. Единственным моим достоинством является мое полное незнание лжи, полное неуменье лгать, говорить неправду… За то меня и любили в пансионе, не смотря на мое безобразное лицо и наружность негритянки.

Что-то будет теперь? Найду ли я здесь то, что оставила там в моем недалеком прошлом?

Эта мысль и сейчас неотлучно теснилась в моей голове, пока я поднималась обок с моей новой начальницей по широкой каменной лестнице во второй этаж.

Еще далеко не достигнув ее верхних ступенек, я услышала разом залившийся оглушительным резким звоном колокольчик. За ним хлопнула где-то дверь в отдалении… Другая, третья, и в один миг все здание института наполнилось необычайным шумом, гамом и каким-то словно пчелиным жужжаньем или веселым пением шмелей.

– Урок кончился. Началась перемена, – пояснила мне моя спутница на ходу, – это очень хорошо, что началась перемена, потому что вы успеете до следующего урока познакомиться с вашими новыми подругами, – с ободряющей улыбкой присовокупила она.

Между тем, мы миновали лестницу и очутились за стеклянной дверью в длинном коридоре. Целое море голов, темных и светлых, целое море движущегося зеленого камлота и белого коленкора5
Институтские платья шились из зеленого камлота (плотной шерстяной ткани), а передники, рукавчики и пелеринки – из белого полотна или коленкора.

Заволновалось вокруг нас, моей спутницы и меня.

– Madame la supèrieure!6
Госпожа начальница!

– полетела по коридору крылатая фраза и вмиг смолкло пчелиное жужжанье и шмелиный звон. Живые волны, перекатывавшиеся с одного конца коридора на другой, остановились. Девочки большие и маленькие быстро строились в шеренги и низко мерно приседали стройными рядами, произнося одну и туже фразу на разные голоса. – Madame la supèrieure, nous avons l’honneur de vons salute!7
Имеем честь приветствовать вас, госпожа начальница!

Александра Антоновна приветливо кивала головой направо и налево, в тоже время не переставая ни на минуту зорко всматриваться в окружающие ее юные лица и фигуры воспитанниц.

– Новенькая! Новенькая! Александра Антоновна привела новенькую! – в тот же миг сдержанным говорком зашумело кругом.

Под этот легкий говорок, на каждом шагу встречая новые группы воспитанниц по пути, низко приседавших перед начальницей и приветствовавших ее одной и той же французской фразой, мы проследовали с ней на дальний конец коридора, где над стеклянной дверью была прибита черная доска с надписью «ІІІ-й класс».

Из класса вышла дама небольшого роста, полная, в синем платье и в наколке на гладко причесанных седых волосах.

– Madame Roger, en voila une nouvelle èleve pour vous!8
Госпожа Роже, вот вам новая воспитанница!

– протягивая руку даме в синем, произнесла начальница.

Та почтительно пожала ее пальцы и ласково улыбнувшись мне полными добродушными губами, проговорила на том чистейшем французском языке, на котором говорят только чистокровные парижанки.

– Enchantèe de vous voire petite, vous êtes la jeune comptesse Grodskу? N’est-ce pas? Y’espere nous serous bons amis, n’ests-ce pas, chère?9
В восторге вас видеть, малютка, вы молоденькая графиня Гродская? Надеюсь что мы будем друзьями?

Потом она широко раскрыла дверь класса и крикнув в пространство коридора:

– Mesdames les troisièmes! Rentrez vite! Madame la supèrieure, a vous parler!10
Третьи, входите скорее, госпожа начальница желает говорить с вами!

И быстро как в сказке, в пустой за секунду до этого класс, где мы стояли с моей спутницей, хлынула волной целая толпа девочек возрастом приблизительно от четырнадцати до шестнадцати лет.

– Новенькая! Новенькая! – точно деревья в лесу зашелестели умышленно подавленным шепотом голоса моих будущих одноклассниц.

– Mesdemoiselles! Я привела вам новую подругу. Надеюсь, вы обойдетесь с ней дружески и любезно. Не будете обижать ее и приложите все старания, чтобы она, как можно скорее привыкла к вам и ко всем правилам нашей институтской жизни. Ее зовут графиня Елизавета Гродская. Подружитесь с ней, приласкайте ее! – произнесла своим мягким голосом начальница чуть-чуть выдвигая меня вперед.

– Графиня! – чуть слышным звуком повторило эхо нескольких голосов сразу.

– А вы, дитя мое, постарайтесь привыкнуть к нам поскорее! – обратилась Александра Антоновна ко мне целуя меня в лоб. Потом, пожав руку madame Роже, и кивнув головой на прощальное приветствие девочек, она вышла из класса.

Глава III
Первые тернии

– Как ваше имя?

– Вы графиня? Или мне послышалось только?

– Вы русская?

– Может быть вы негритянка!

– Mais oui, elle est négresse, mesdames!11
Ну да она, негритянка, девочки.

– Вы похожи на нашу Аннибал! На африканку нашу. Где африканка? Позовите Аннибал!

– Бедная Римма, ей не польстили!

– Тише, Незабудка! Новенькая ведь не глухая! Она слышит твои слова!

– Без замечаний, Остранская! Не будь классной дамой! Тебе это рано еще. Ты не старая дева!

– Но ты не умеешь вести себя!

О, как я хотела бы, как искренно хотела бы оглохнуть в эту минуту, чтобы не слышать всего того, что пчелиным роем звучало над моей злополучной головой. Около трех десятков девочек окружали меня, забрасывая вопросами, на которые я едва успевала отвечать.

Голубые, синие, серые, карие и черные глаза впивались мне в лицо с самым бесцеремонным любопытством. Глаза, разглядывавшие меня с такой настойчивостью с таким красноречивым удивлением, что хотелось сквозь землю провалиться в этот миг. О, как я краснела, и смущалась под этими перекрестными взглядами, пронзавшими меня, казалось, насквозь! Через какие-нибудь пять минут все лицо мое стало красно, как кумач отчего сделалось еще безобразнее и непригляднее. Мои ресницы вздрагивали и трепетали, боясь выронить слезы смущения и стыда, застилавшие мне глаза серым туманом.

Мне казалось, что все эти юные более или менее миловидные девочки ужасаются моему уродству, моему мясистому широкому сплющенному носу, моим толстым припухлым губам.

А маленькие мучительницы, как бы не замечая моего волнения, подступали ко мне все ближе и ближе, закидывая меня все новыми и новыми вопросами, которым не предвиделось конца. Итак как я все еще продолжала молчать, стоя по-прежнему с опущенными глазами. Одна из зелено-белых фигурок выдвинулась вперед, встала передо мной и проговорила голосом, исполненным вызова и насмешки:

– Что же вы не удостаиваете нас ответом? Или вы слишком ничтожным считаете для себя вступать в разговоры с нами простыми смертными, госпожа сиятельная графиня?

Этот голос звонкий и резкий в одно и тоже время, привлек мое внимание и заставил поднять на говорившую затуманенные глаза. Передо мной стояла девочка маленького роста, худенькая до прозрачности, с нежной сквозящей голубыми жилками кожей с бледными же губками, с огромными голубыми глазами, полными затаенной насмешки и задора, глазами прекрасными, не смотря на это и походившими своим цветом на прелестный голубой болотный цветок. Благодаря этим глазам Олю Звереву и называли, как я узнала впоследствии, Незабудкой, кличка полученная ею с самого младшего класса среди подруг.

Лишь только голубоглазая и белокурая девочка произнесла свою фразу, целый поток замечаний, шиканья и укоров полился на нее.

– Перестань, Зверева. Как тебе не стыдно! Не думаешь ли ты «нападать» на новенькую, как какая-нибудь седьмушка. Стыдись, Незабудка! Мы выросли для этих глупостей! Не остроумно, душка уверяю тебя!

– Но почему же она важничает и не хочет нам отвечать! – неожиданно вспыхнув, закипятилась Оля.

– Да! Да! Почему вы не желаете нам отвечать? – зазвенело, зазвучало, и зашумело вокруг меня на разные голоса.

Почему я не могла им отвечать?

Мое лицо все гуще и гуще покрывалось краской, глаза все наполнялись слезами, a по губам то и дело пробегала судорожная гримаса удерживавшая меня от слез. Я чувствовала, что еще один вопрос, один недоброжелательный взгляд и я разревусь сейчас, как самый маленький и беспомощный ребенок. Мне было мучительно стыдно и своего безобразного лица и своего графского титула и всех этих новых незнакомых мне сверстниц, рассматривавших меня, как вещь своими зоркими, беззастенчивыми глазами. О, как я была бы счастлива, если б нашла в себе силы крикнуть сейчас: «Вы ошибаетесь все, уверяю вас, вы неправы! Не правы! Я не горжусь и не важничаю, я просто сгораю от стыда. Я слишком застенчива, слишком стесняюсь моего гадкого некрасивого лица, моего угловатого вида, всей моей внешности негритянки, моей нелюдимости и угрюмости, наконец!»

Однако, я не могла им крикнуть всего этого. Я чувствовала, что один только звук, одно только слово и слезы хлынут…

Потянулась убийственная для меня минута молчания… Вопросов со стороны девочек не слышалось больше. Только неугомонная насмешница Зверева-Незабудка, по-прежнему стояла предо мной, мурлыкая себе под нос нараспев:

Она была горда…
Ох, как горда!
Она была прекрасна!
О, как прекрасна!
Как… графиня!

Еще немного и я бы разрыдалась навзрыд. Насмешка, этой тоненькой голубоглазки девочки жалила остро в самое сердце и положительно сводила меня с ума!

Слезы уже клокотали в моем горле, сжимали его и душили меня. И вдруг неожиданно новый голос, громкий и сильный как у мальчика, заставил меня сразу поднять опущенную на грудь голову и взглянуть вперед. Высокая, полная, смуглая девочка, с простодушным, скорее некрасивым нежели хорошеньким, лицом с очень смуглой оливкового цвета кожей, с румяными, алыми как кровь припухлыми губками и черными, огромными, блестящими, как два острые клинка, глазами под сросшеюся густой полоской бровей, с беспорядочно падающими на лоб смоляными кудрями мелко вившимися барашком, – вот что представилось моим изумленным глазам.

Такой институтки я не ожидала встретить. Все в ней, начиная с ее широкоплечей высокой и коренастой, с размашистыми манерами, фигуры и кончая большими смуглыми далеко не первой чистоты руками, казалось далеким и чуждым вычурному хорошо дисциплинированному строю институтской жизни. Белая пелеринка, съехавшая на спину, едва держалась на тонких завязках, «на честном слове», по выражению институток, которое я узнала впоследствии, обнажая смуглое и сильное плечо. Черные как у негритянки кудри беспорядочной волной спускались на шею и грудь. На белом переднике двумя огромными кляксами выделялись два чернильных пятна. Один полотняный рукавчик свалился с руки и болтался замусоленной тряпкой у кисти. Румяные губы были широко раскрыты и сквозь их алые, как кровь, полоски, белелся сверкающими миндалинами, ослепительный ряд красивых, ровных зубов.

В ней не было ничего русского, в этой странной девочке, живой, как ртуть, порывистой, как молодая дикая лошадь.

– Ага! Новенькая! Господи, какая уродка! – крикнул тот же звонко-сильный, далеко не женственный голос и два глаза-клинка так и впились в меня. Глаза эти со жгучим любопытством рассматривали меня, в то время как оливковое лицо и ало-пурпурные губы улыбались весело и простодушно. И нельзя было обидеться на эти милые глаза-кинжальчики, ни на эти добрые губы, ни на чистосердечно вырвавшееся из них слово «уродка». Действительно, я же была такова и не могла казаться иной!

Однако, окружающие меня девочки не разделяли моего взгляда, очевидно. То что можно было, по их мнению, скрыть под покровом насмешки, нельзя было ни коим образом высказывать так открыто в лицо. Бледненькая Незабудка с саркастической улыбкой покачала своей белокурой головой и произнесла с укором, обращаясь к оливковой девочке:

– Ай-ай-ай и тебе не стыдно, Аннибал! Надо уметь как можно лучше прятать свои впечатления, милая Римма!

– Ну что ты там болтаешь за глупости, Зверева! – захохотала веселым беспричинным смехом курчавая Римма, сверкая крупными жемчужинами своих ослепительных зубов. Не думаешь ли ты, что новенькая чувствует себя ужасно красивой?

И она снова захохотала во все горло, не переставая смотреть на меня.

Смущение овладело остальными девочками. Казалось, моя подавленность передавалась им. Они почувствовали себя неловко. Одна только «Африканка» по-прежнему, со свойственной ей бесцеремонностью продолжала разглядывать меня. Потом, не удовольствовавшись одним созерцанием очевидно, она взяла в обе руки мою тяжелую толстую косу и взвешивая ее на ладони, сверкая при этом черными, как ночь глазами повторяла с восхищением, оглядываясь на подруг:

– Ага! Какова! Нет, коса-то какова! Сама некрасивая, а волосы то, волосы, целое богатство. Тысячу рублей такая коса стоит. Как Бог свят, стоит.

И, окончательно придя в восторг, она, помимо собственной воли, так сильно дернула меня за волосы, что я невольно вскрикнула. Натянувшиеся нервы не выдержали и опустившись на первую попавшуюся скамейку перед учебным столом, я залилась слезами.

И не то что мне было так больно, что я не могла удержаться от слез, а просто все мое напряженное до сих пор состояние, должно было найти исход и вылиться слезами.

– Африканка! Римма! Как тебе не стыдно, глупая этакая! Готова чуть ли не драться, как мальчишка! Стыдись! – послышались звонко шепчущие голоса и я услышала в тот же миг шелест платьев, разом отхлынувшей от меня толпы девочек. И почти одновременно на плечо мое легла чья-то маленькая ручка.

– Не плачьте, новенькая! Вытрите ваши слезы и не обращайте внимания на африканку. Она глупа, правда, но добра и дика и на нее за ее глупость положительно нельзя сердиться, – услышала я плавно и спокойно журчащий, как лесной ручеек, голос. Невольно руки с платком упали на мои колени, я широко раскрыла заплаканные глаза и увидела перед собой незнакомую институтку, высокую, стройную, как пальмочка, красавицу собой, такую удивительную красавицу, какую встречала до сих пор разве только на картинах. У нее было тонкое личико, скорее бледное, без тени румянца, но той здоровой матово-желтоватой бледностью, которую можно было принять летом за легкий налет загара.

Тонкий нос с горбинкой и гордые сомкнутые губы тонкие же, словно выведенные кисточкой брови чуть-чуть удивленно приподнятые над большими серыми холодными глазами, такими хрустально спокойными глазами, похожими на тихое северное озеро, своим ясным спокойствием и глубиной.

Серые, как темная пыль или пепел волосы, тщательно причесанные на пробор, ложились двумя густыми пышными прядями по обе стороны красивого личика, переходя сзади в две длинные, но не толстые, до колен косы… Маленькие руки, маленькие уши и тонкая фигурка девочки говорила об аристократическом происхождении последней. И вся она казалась такой легкой, воздушной, прелестной и хрупкой на диво. Я смотрела на нее с невольным восклицанием, любуясь ею.

– Кто вы? – невольно вырвалось у меня, когда ее серые, как тихая вода северного озера, глаза встретились с моими.

– Институтка. Белая пелеринка, какой и вы будете скоро, – чуть пожимая плечами и без малейшей улыбки произнесла девочка. – Меня зовут Диной Koлынцевой, a прозвище мое Фея. А как вас зовут?

– Ло! – поторопилась я ответить, все еще не спуская с странной девочки восхищенного взгляда.

– Ло? – удивленно приподняла она тонкие брови. – Мне не нравится это имя. У вас должно быть другое… Ло можно называть пони, собачку, птицу, но не девочку. Так мне кажется по крайней мере. Ведь вы русская! Да?

– О, да! – снова поспешила я ответить. – Елизавета Гродская. Вот мое настоящее имя.

– Графиня?

– Да! – краснея отвечала я, боясь, чтобы девочки не услышали меня и не подняли на смех.

– Я знаю одну графиню Гродскую. Она стройная, красивая, седая и всегда ходит в сером шелковом платье – роняла Дина своим металлическим и спокойным голоском.

– Это моя бабушка.

– Она бывала в доме моей тетки. Когда я буду писать домой, я упомяну в письме о моей встрече со внучкой графини, Елизаветой Гродской. А теперь ступайте за мной. Около меня есть свободное место. Madame Роже наверное посадит вас рядом со мной. Идемте же. И взяв меня за руку, красавица Фея, не слышно и легко ступая своими изящными ножками, повела меня к своему пюпитру и усадила подле себя.

Едва только я успела опуститься на указанное мне место, как зазвенел звонок в коридоре, широко распахнулась дверь класса и в комнату вошел молодой человек в форменном вицмундире с бархатным воротником, с темной бородкой и такими же усами.

– Это monsieur Nidal, наш французский учитель, он будет экзаменовать вас сию минуту! – успела шепнуть мне моя соседка, как француз усаживался на кафедру и расписывался в классном журнале.

И как бы подтверждая ее слова m-eur Nigal, окинул глазами класс и остановив их на madame Роже, с которой обменялся при входе почтительным поклоном, спросил:

– Et bien madame, vous avez une nouvelle élevé?12
У вас новая ученица?

– Oui, monsieur13
Да.

, – поторопилась ответить классная дама и, кивнув пне головой, произнесла по моему адресу: Allez, vite, mon enfant. Mousieur Nidal aura la complaisanse de vous examiner!14
Идите, дитя мое, господин Нидаль будет так любезен проэкзаменовать вас!

Я быстро поднялась со своего места и направилась к кафедре.

– Как ваше имя – спрашивает меня учитель по-французски.

– Гродская! – отвечала я.

– Графиня Гродская! – поправила меня внушительно со своего места madame Роже.

– Ее сиятельство графиня Гродская! – зазвенел с ближайшей скамейки чей-то насмешливый голосок и мои глаза беспомощно метнувшиеся по классу встретились с голубыми дерзкими глазами Незабудки.

Я вспыхнула до корней волос и потупила голову.

– М-lle Зверева. Я вас попрошу молчать! – снова на чистейшем французском языке проговорил m-eur Nidal и его глаза сердито блеснули в сторону маленькой насмешницы. Потом он попросил меня прочесть одну из басен Лафонтена и пересказать ее своими словами. Я хорошо владела языками, французским, немецким и английским благодаря заботливости бабушки, окружавшей меня иностранными боннами и гувернантками до одиннадцати лет пока я не поступила в пансион Рабе. Чем дальше рассказывала я прочтенную басню, тем ласковее становилось лицо внимательно слушавшего меня учителя, а когда я окончила он даже слегка зааплодировал мне:

– Прекрасно! Прекрасно! У вас чудесный выговор, m-lle! – произнес он по-французски и одобрительно кивнув мне головой, отпустил меня на место.

– Вы прекрасно говорите по-французски! – встретила меня Фея и ее красивое личико обратилось ко мне, – только вам надо отвыкнуть от скверной привычки краснеть и смущаться. А то девочки будут постоянно поднимать вас на смех. А это очень неприятно. Я видела, как француз поставил вам 12. Это очень хорошо! – произнесла она со своим спокойным невозмутимым видом маленькой королевы.

Я хотела ответить что-нибудь моей новой знакомой и подняла голову. В туже минуту маленький скомканный шарик ударил меня в лоб и упал на мою парту. Я вздрогнула и чуть не вскрикнула от неожиданности.

– Это верно записка от кого-нибудь из наших! – шепнула мне Фея, – прочтите ее скорее, а то madame Роже заметит еще и будет бранить.