Три месяца назад умер дедушка, и тогда они переехали в этот дом. Читать онлайн книгу «Я в замке король

Отзывы о книге:

Книга понравилась, хотя читать начинала дважды. История двух мальчиков, волею судеб вынужденных провести вместе лето. Хупер - искусный лжец и манипулятор, вытаскивающий на поверхность все страхи другого и ловко этим пользующийся. Киншоу... он оказался слаб духом и не мог этому противостоять. Отлично показано, как возникает ненависть. Вовсе не на пустом месте, нет. Согласна с предыдущим отзывом о поведении взрослых. Они были слишком заняты собой - вдовец и вдова, мечтающие наладить личную жизнь (и, как мне показалось, вовсе не из-за великой любви, а просто чтобы устроиться в жизни - для неё, и чтобы сын не рос без женского внимания - для него). Они ни на что не обращали внимание и приняли все за игру, мальчишеское противостояние. И ещё мне очень понравился язык. Некоторые пишут, что читать было тяжело, язык скуден и пр., а мне перевод очень даже понравился.

Винни-Пушка 0

Читая книгу, тщетно пыталась сравнивать с фильмом. И связи эти оказались, увы, слабыми. Идея фильма на поверку более гуманная и прозаически голливудская (хотя фильм французский), книга же получилось жесткой и бескомпромиссной. Если по фильму складывалось уместное впечатление, что весь сюжет это полуигривая борьба двух ребят, походящая на возню львят (играют-то они со втянутыми коготками), естественное стремление доминировать, в основании которого лежало взаимное одиночество, уже готовое быть заполненным искренней дружбой и пониманием, то книга ясно указывает, что у ребят в головах - борьба на выживание, трусливое, но планомерное истребление. Прессовать, гнуть, опускать на колени, ломать хребет - подчинять только своей власти. Малолетний сынок богатея при всей видимой изнеженности, беспомощности, слезливости и физической слабости, казалось бы полной гуттаперчивости перед лицом опасностей жизни, обладает подлинным упорством гиены в загоне намеченной добычи. Раз и навсегда назначив себя главой семьи, он ревностно защищает территорию от посягательств одногодок-конкурентов. Его противник - типичная жертва травли (а если ты выглядишь как жертва, ведешь себя как жертва, на тебя станут охотиться!) - он боязлив, молчалив, покорен, совестлив, внутренне благороден и добр. Конечно, как любой мужчина, он стремится найти свое место, свою территорию (незанятую желательно, чтобы ее отстаивать в кровопролитных распрях) и быть уважаем в своих собственных пацанских глазах, а значит быть упрямым, показательно резким непокладистым и заносчиво горделивым. К сожалению, все его претензии изначально обречены на громкий провал - он встретился со слабым противником по суровым ребячьим меркам, но непреодолимым исходя из своих страхов и душевных метаний. Вердикт очевиден - он проигрывает, выбывая из игры не морально, а физически. Жаль действительно хорошего паренька. И его оппонент из книги, в отличие от фильмовского, совсем не горюет о подобной утрате (если не о человеческой душе, то хотя бы как об устранении достойного противника), напротив, он рад и горд за столь удачное претворение своего плана по изгнанию чужака в жизнь. Фильм же говорит о явном осознании, боли и сожалении из-за потери единственного и лучшего друга, так поздно принятого и оцененного. А еще я размышляю вот о чем, если разбирать ключевые сцены в лесу, когда ребята заблудились, и характер каждого проявился в полной мере, относительно эпизода, когда сын богачея до полусмерти испугался грозы: "Он всякое достоинство потерял, если оно у него еще оставалось, ему не важно было, увидит Киншоу или нет, как он перепугался, он даже захотел, чтоб Киншоу знал, он защиты от него захотел" и еще одна: "Киншоу вскочил. Его уже мутило от одного голоса Хупера. Он заорал: – Заткнись, слышишь ты? Заткнись! Я тебе башку расшибу, всю морду разукрашу, если ты сейчас же не заткнешься! Хупер от изумленья сразу смолк. Он приподнялся на коленки и хотел отползти. Киншоу сел на него верхом. – Ну, теперь заткнешься? – Да. Я... – Только пикни еще – изобью. Ты больной, так что я тебя одной левой сделаю. Заткнись лучше." Это ведь проблески лидерства, замашка вполне увесистая и решительная. И вот мой вопрос - как бы повернулась ситуация и изменилось направленное поведение агрессора, если бы жертва дала отпор и не просто крепко осадила, а обернулась таким же хищником, даже с еще большим преимуществом: хищником опытным на охоте, адаптивным в новом окружении, уверенным в себе и не терпящим неподчинения в любом проявлении. Отступил бы агрессор, восприняв оппонента как равного себе? Сломался ли с легкостью, заняв положение жертвы (да и хотелось ли ему ощутить на себе твердость чьей-то решительной воли)? Или затаился, переняв выжидательную позицию, чтобы снова атаковать, но уже заручившись поддержкой стаи (взрослых)?.. Словом, книга заставляет о многом задуматься. Отдельной темой нужно рассматривать безрассудное и эгоцентрическое, преступно поверхностное поведение взрослых.

Алх Ирина0

Другие книги схожей тематики:

Читала этот роман английской писательницы Сьюзен Хилл "Я В ЗАМКЕ КОРОЛЬ ", когда он ещё только вышел у нас в журнальном варианте в "Иностранной литературе". Странно, что долго не издавалась книга, если роман был давно переведен. Сейчас все в интернете предлагают её купить, скачать. А сама книга издана только в 2011 году. Хотя, в школе, например, в московской им. Ломоносова она даже входит в обязательную школьную программу по литературе.

Читала роман давно, но он рассказывает такую страшную и правдивую историю, что воспоминания о ней вызывают у меня до сих пор ощущения близкие к страданиям. Потому что книга о жестокости, о ненависти подростков настолько сильной, что способна привести к трагедии. Ещё книга о родителях и детях, о взрослых и подростках, которые имеют родителей, но они от них так далеки. Эти дети вопреки тому, что рядом вроде и есть хотя бы один из родителей, совершенно одиноки.

Очень жалко было одного мальчика. До сих пор не могу спокойно вспоминать, какую жуткую историю поведала о нём автор романа.

В общем, книга - глубокий психологический роман. Советовала бы почитать всем. Особенно тем, у кого есть дети.

Фабула в целом - проста. Один состоятельный господин остался вдовцом. У него есть сын одиннадцати лет. Отцу скучно и одиноко. Он решает завести экономку- одинокую женщину, которая тоже оказалась вдовой. У неё так же есть сын, примерно того же возраста, что и сын хозяина. Взрослые решают, что мальчики обязательно подружатся и всем будет хорошо.

Со временем эти мужчина и женщина увлеклись друг другом, у них вышло что-то похожее на любовь. А, с детьми всё в порядке, - казалось им.

Весь роман - это в основном отношения мальчишек. Сказалось и неравенство социальное и материальное. Но между ними сразу возникла ненависть. Жертвой, конечно же, оказался тот, который не был здесь хозяином с самого начала. Кого привезли сюда против его желания, на чужую территорию. А его дура - мамаша думала только о том, как угодить хозяину - любовнику и его сыночку.

Между подростками разыгрывается настоящая война. И это вовсе не похоже на обычные мальчишеские потасовки, какие бывают в этом возрасте, как обычное дело. Писательница рассказывает нам об изощренной борьбе. Но я не сумею передать, как она это сделала. Лучше почитать книгу самим.

А взрослые ничего не замечают, они заняты своими делами, отношениями, проблемами. Им не до детей. Точнее, им кажется, что всё нормально.

Однажды мальчик, который приехал с матерью, решает убежать из дома. Мне почему-то запомнился именно этот эпизод. Местность, где происходят события, выглядит очень загадочно: вокруг дремучие леса, неподалеку - развалины старого замка.

Мальчик убегает в лес. Какое-то время он бродит там, а потом, конечно, ему захотелось есть. Он забыл подумать о своем пропитании. В поисках пищи, он ловит зайца. И, держа в руках дрожащее тельце, понимает, что не сможет причинить ему зла и отпускает. В конце концов возвращается "домой".

Всё заканчивается трагедией, как и следовало ожидать. Но даже, глядя на мёртвое тело ребенка - соперника, другой торжествует: "ОН ОДИН В ЗАМКЕ КОРОЛЬ".

Роман был экранизирован в 1989 году.

– Я туда не вернусь, пока дом не будет мой, – говорил папа. Хотя старик лежал наверху после второго удара и никого не тревожил – умирал.

Мальчика повели на него посмотреть.

– Ты только не бойся, – сказал папа. Он нервничал. – Дедушка очень старый, очень больной.

– А я и не боюсь. – И он правду сказал, хотя папа, наверное, не поверил.

Выйдет весьма трогательно, решил тогда Джозеф Хупер, три поколения вместе, один – на смертном одре. Старший сын старшего сына старшего сына. К почтенному возрасту в нем пробудилась фамильная гордость.

Трогательно вышло не очень. Старик сопел, пускал слюни, не просыпался. В комнате стоял кислый запах.

– Ну ладно, – сказал мистер Хупер и кашлянул. – Он очень болен, понимаешь. Но я рад, что ты на него посмотрел.

– Почему?

– Ну, ты его единственный внук. Наследник. Вот почему.

Мальчик взглянул в сторону постели. «У него кожа мертвая уже, – он подумал,– старая и сухая». Но он видел, как просвечивают сквозь нее, как светятся кости глазниц, челюсти, носа. Все – от щетины волос до подогнутого края простыни – было выбеленное, белесое.

– Ой, я знаю, на что он похож, – сказал Эдмунд Хупер, – на старого дохлого мотылька из своей коллекции.

– Как ты смеешь так говорить? Без всякого уважения!

И Джозеф Хупер вывел сына из комнаты. А сам думал: «Я могу выказывать ему уважение, вести себя как следует только потому что он умирает, его почти уже нет».

Эдмунд Хупер, спускаясь по широкой лестнице в обшитый деревом холл, не думал про дедушку. Но потом вспоминал мотыльковую бледность старой-старой кожи.

И вот они переехали, Джозеф Хупер стал хозяином в доме.

Он сказал:

– Я буду надолго уезжать в Лондон. Я не могу тут безотлучно сидеть, хоть у тебя и каникулы.

– Значит, все будет как раньше?

Он раздраженно отвел глаза от сыновнего взгляда. И подумал: «Я, кажется, стараюсь изо всех сил, не так-то это легко, когда под боком нет женщины».

– Ну, мы посмотрим, – сказал он. – Я попробую подыскать тебе друга и устрою, чтоб за нами присматривали. Скоро все уладится.

Гуляя под тисами в дальнем конце сада, Эдмунд Хупер думал: «Не хочу, не надо, чтоб уладилось, не надо мне здесь никого».

– Ты не ходи в Красную комнату без спроса. Я буду прятать ключ.

– Я же ничего не поломаю. Почему?

– Ну – там много ценных вещей. Только и всего. – Джозеф Хупер вздохнул. Он сидел за письменным столом в кабинете с видом на длинный газон. – К тому же не понимаю, что тебя там так прельщает.

Ему не хотелось, чтобы в доме что-то трогали, покуда он сам не решил, какую мебель выбросить, что из своих вещей сюда перевезти.

Бумаги на отцовском столе его раздражали. Он ворошил их, перебирал, не знал, с чего начать, как к ним подступиться. Копаться в бумагах он привык. Но отец оставил дела в таком беспорядке – смерть предстала в непристойном виде.

– Ну, а сейчас дай ключ, а?

– Пожалуйста, дай.

– Ладно, пожалуйста.

– Ключ от Красной комнаты?

– Хорошо...

Мистер Джозеф Хупер потянулся к левому маленькому ящику стола под тем ящиком, где всегда держали сургуч. Но тут же одумался:

– Нет-нет. Лучше поиграй на солнышке в крикет, Эдмунд. Ты уж все видел в Красной комнате.

– Не с кем мне играть в крикет.

– Ах да, скоро я все улажу, у тебя будет друг.

– Вообще не люблю я этот крикет.

– Эдмунд, прошу тебя, не капризничай, у меня масса дел, мне некогда заниматься глупыми препирательствами.

Хупер вышел, он пожалел, что так сказал про крикет. И не надо, чтоб улаживалось, не надо, пусть сюда не приезжают, никто.

Зато он узнал, где лежит ключ.

Весь в мать, думал мистер Джозеф Хупер. Та же манера не снисходить до объяснений, вечные секреты, тот же холодный, жесткий взгляд. Элин Хупер умерла шесть лет назад. Брак был несчастливый, Когда сын, вылитая Элин, уезжал учиться, Джозеф Хупер подолгу не мог припомнить ее лица.

Джозеф Хупер вернулся к прерванному занятию: он отвечал на письмо – отклик на его объявление.

Дом, называемый «Уорингс», был построен прадедушкой мальчика, то есть не так уж давно. Тогда здесь был большой поселок, и первому Джозефу Хуперу принадлежал солидный кусок земли. Теперь поселок уменьшился, жители разъехались по городам, а сюда приезжали мало, мало строились. Поселок стал похож на старый порт, от которого отступило море. Всю свою землю Хуперы понемногу распродали, остался только «Уорингс». Он стоял на склоне холма, на пути к деревне, на отшибе.

Первый Джозеф Хупер был банкир, процветал и в тридцать лет построил этот дом. На службе он говорил: «Такой дом иметь не стыдно». «Уорингс» действительно был ему совершенно не по средствам. Он надеялся до него дорасти, как детская нога до купленных на вырост ботинок. Он был человек настойчивый. Женившись на младшей дочери младшего баронета, он начал создавать семью, укреплять позиции, чтобы дом, который он построил, сделался ему по средствам. Тут, однако, он не слишком преуспел, и прилегающую землю, тоже его собственность, пришлось продать.

– Вот история «Уорингса», – говорил сыну Эдмунду нынешний Джозеф Хупер, торжественно водя его по комнатам. – Гордись.

Чем тут гордиться, он не понял. Дом как дом, уродливый даже, хвалиться нечем. Но то, что дом свой и что у них, оказывается, есть история, очень ему понравилось.

Отец сказал:

– Погоди, вот вырастешь, тогда поймешь, что такое быть Хупером.

А сам подумал: «А что это такое, да ничего, в сущности». И он сжался от устремленного на него взгляда, от написанного в нем всезнанья. Вылитая мать.

«Уорингс» был уродливый. Он был неуклюжий – большой, угловатый, красно-кирпичный. Перед ним и по бокам тянулся газон, он опускался к посыпанному гравием въезду и дальше, к проселку, и ни деревца, ни клумбы не было на нем, чтоб оживить нудную зеленость. Вдоль въезда и возле тисов за домом густо кустились рододендроны.

Тисы стояли тут еще до всякого дома, «Уорингс» пристроили к ним, потому что первого Джозефа Хупера прельстили их толщина и пышность и то соображенье, что они растут так долго, дольше всех деревьев. Рододендроны же он избрал тоже совсем не за тот короткий спектакль, которым они ошеломляют в июне и в мае, а за темные зеленые кожистые листья и толщину ствола, за основательность. Ему нравилось, въезжая на гравий, видеть перед собой их толпу.

А в доме, конечно, были высокие потолки, тяжелые переплеты окон, обшитые дубом стены и дубовые двери, дубовая лестница, громоздкая мебель – все как полагается. С самого начала тут мало что изменилось.

Джозеф Хупер все детство до школы и все летние каникулы провел в этом доме и не любил его, сохранил об «Уорингсе» печальную память. Но сейчас, в пятьдесят один год, он решил, что раз он Хупер, сын своего отца, ему должны нравиться мрак и основательность. Он стал думать об «Уорингсе»: внушительный дом.

Он понимал, что сам он – неудачник и ничем не блещет, к нему благосклонно относятся, но его не слишком почитают, в общем, он провалился, но и провалился-то незаметно, а не сорвался драматически, впечатляюще, с большой высоты. Он был тусклый человек, обыкновенный. Он думал: «Я знаю себя, и это меня не тешит». Но после смерти отца дом придал ему вес и уверенность, уже можно было говорить: «У меня в именье, в «Уорингсе», а это кое-что да значит.

Узкая тропа вела между тисами к небольшой роще. Роща и поле с нею – вот все, что осталось от земли Хуперов.

Комната Эдмунда, высоко наверху в задней части дома, выходила на рощу. Он сам ее выбрал.

Папа говорил:

– Посмотрел бы другие, есть куда больше, светлей. Возьми лучше старую детскую.

Но он эту захотел, узкую, с высоким окном. Над ней были только чердаки.

Когда он проснулся, месяц светил вовсю, так что сперва он решил даже, что уже рассвело и, значит, он проспал. Он встал с постели. Ветер тоненько, упорно шелестел листвой тисов, и вязов, и дубов в роще и ерошил высокую траву на поле. Лунный свет сквозь щель между двумя деревьями затекал в разделявший их ручей, и вода сверкала, как только вздрагивали ветки. Эдмунд Хупер выглянул наружу. Ночь была очень теплая.

Уорингс - фамильный дом Хуперов. Купил его ещё прадед Эдмунда, Денег в семье было немного, землю пришлось со временем продать, а дом остался. Теперь умер дед, который жил в Уорингсе, и Эдмунд с отцом перебираются туда.

Отец Эдмунда, Джозеф, овдовел несколько лет назад. Брак был несчастливый. «Когда сын, вылитая Элин, уезжал учиться, Джозеф подолгу не мог припомнить её лица». Теперь Джозеф ищет домоправительницу, которая присматривала бы за хозяйством и за Эдмундом.

Эдмунд с отвращением ждёт появления в Уорингсе миссис Хелины Киншоу и её сына Чарльза, «Я не хотел сюда ехать, вот ещё один дом, где все не наше», - думает, подходя к дому, Чарльз Киншоу. А в это время Эдмунд Хупер кидает ему из окна записку: «Я не хотел, чтобы ты приезжал».

Миссис Киншоу и мистер Хупер очень довольны знакомством. Миссис Киншоу - вдова, женщина порядочная, на неё вполне можно положиться. И просто замечательно, что мальчики одного возраста, они обязательно подружатся. Но мальчикам вовсе не хочется становиться друзьями. Хуперу совсем не нравится, что кто-то вторгается в его владения. Тем более что Киншоу никак не хочет признавать, что он, Хупер, тут главный.

А Киншоу так тяжело снова оказаться в чужом доме, где все не их с мамой, где хозяева не они. А Хупер то гонит его, то, наоборот, следит за каждым его шагом.

Проходит первая неделя пребывания Киншоу в Уорингсе. И он отправляется гулять. Один. Все равно куда, лишь бы подальше от Хупера. Что это пролетело почти над самой головой? Не стоит бояться, это всего лишь ворона. Но почему, почему она преследует его? Надо бежать. Как же трудно бежать по перепаханному полю. И эта жуткая птица, она летит за ним, каркает, вот-вот нападёт. На поле у самого дома Чарльз падает. Он лежит, не в силах подняться, а ворона клюёт его в спину. Он во весь голос кричит, и в конце концов ворона улетает. Киншоу с трудом добегает до дома и замечает в окне своей комнаты следящего за ним Хупера.

Следующей ночью Хупер притаскивает с чердака чучело вороны и подкладывает его в комнату Киншоу. Киншоу просыпается, включает свет и видит на краю собственной постели ужасную птицу. Он понимает, что это всего лишь чучело, но ему все равно страшно. Но главное - не плакать, ведь Хупер наверняка стоит под дверью и подслушивает. И Киншоу так и лежит до утра не шелохнувшись, не в силах даже столкнуть чучело с кровати.

Война объявлена. Значит, остаётся только одно - бежать. Бежать из Уорингса и, главное, от Хупера. Уже есть тайник, собраны кое-какие припасы. Но Хупер находит тайник и прекрасно соображает, что собирается сделать Киншоу. «И я с тобой», - заявляет он.

Нет уж, Киншоу убежит один. Нынче же рано утром, тем более что удачнее дня не придумать - мама и мистер Хупер уезжают в Лондон и их не будет дома весь день. Значит, хватятся его только вечером.

Раннее утро. Киншоу проходит поле, входит в Крутую чашу. Да, это большой лес и незнакомый. Но... Хорошо, что утро такое солнечное. Киншоу зажмуривает глаза и входит в лес. Ничего страшного. Как же тут хорошо и мирно! Только... что это за звук? Киншоу оборачивается и видит в нескольких метрах от себя Хупера. Никуда от него не денешься!

Когда они заходят так далеко, что становится ясно - они заблудились, Киншоу не пугается, пугается Хупер. А потом ещё гроза. Хупер просто не выносит грозы. И по лесу первым идти боится. А Киншоу - нет. Они выходят к реке. Киншоу отправляется на разведку. Возвращается и видит: Хупер лежит ничком, лицом в воде, и на голове у него кровь. Киншоу вытаскивает его, тащит на берег, пытается делать искусственное дыхание, разводит костёр. Только бы Хупер не умер! Хупера рвёт, он прокашливается, кажется, жив. Ночью его знобит, Киншоу отдаёт ему свой свитер, а Хупер хнычет, капризничает. Наверное, сейчас Киншоу мог бы его ударить. Но - зачем, он все равно сильнее Хупера. И не надо будет убегать больше, Киншоу уже не боится Хупера. Он поверил в себя.

Находят их рано утром. И Хупер кричит: «Это все Киншоу! Он меня в воду столкнул!»

А взрослые словно не замечают, что происходит. И мама говорит Чарльзу, что нельзя быть таким неблагодарным, что мистер Хупер хочет заботиться о нем, как о своём собственном сыне, и поэтому отдаст Чарльза в ту же школу, где учится Эдмунд. Куда же убежать от этого проклятого Хупера? Киншоу находит сарай вдалеке от дома, но даже там его находит Хупер. Находит и запирает. И отпирает только днём, когда узнает, что взрослые собираются куда-то поехать вместе с ними на машине.

Замок Лайделл, огромный, полуразрушенный, на берегу озера. И Киншоу лезет по стене, на самый верх. «Чур, я в замке король!» Хупер не выдерживает и лезет за ним. Но спуститься не может - боится высоты. И тут Киншоу понимает, что может все - может столкнуть Хупера вниз, может просто пугнуть его, и тот сорвётся. «Я в замке король. Что хочу, то с ним и сделаю». Но сам же понимает, что не сделает с ним ничего, а, наоборот, протянет ему руку, обхватит сзади и поможет удержаться. Он тянется к Хуперу, но тот в ужасе отшатывается и летит вниз.

Киншоу думает, что Хупер умер. Но нет, он только разбился. Лежит в больнице, мама Киншоу ездит к нему каждый день. А Киншоу наконец-то предоставлен самому себе. И даже находит приятеля - фермерского сына Филдинга. Тот показывает ему телят, индюшек, хомячка. И Киншоу рассказывает ему про Хупера, признается, что боится его. Филдинг парень рассудительный. Чего Хупера бояться, ведь сделать ничего плохого Хупер Киншоу не может. Только пугает, и все. Неужели у Киншоу появился наконец свой собственный друг?

Но Хупер возвращается, и спуску Киншоу он давать не намерен. Тем более что мистер Хупер сделал предложение миссис Киншоу. «Теперь не отвертишься. Будешь моего палу слушаться. И меня». Наверняка это Хупер надоумил миссис Киншоу пригласить Филдинга к чаю. А Хупер умеет быть, когда надо, нормальным парнем. И Филдингу совсем невдомёк, почему это Киншоу не хочет играть втроём, не хочет вместе с ним и с Хупером идти на ферму смотреть новый трактор.

Киншоу идёт в комнату Хупера. Вот она, карта сражений, которую так любовно вычерчивал Хупер. Он уносит её с собой и сжигает на полянке у рощи. Будь что будет. Но Хупер делает вид, будто ничего не произошло. Не ревёт, не жалуется взрослым. На следующий день все в хлопотах, в сборах - завтра мальчики отправляются в школу. Все уже почти собрано, в комнате Киншоу - одни чемоданы, мама приходит поцеловать его на ночь и сидит с ним долго-долго. А когда уходит, Хупер подбрасывает ему под дверь записку: «Ты дождёшься, Киншоу».

утро серое и ясное, на улице холодно. Киншоу выходит из дому, проходит по полю, идёт в рощу. В лесу на него накатила радость. Он несколько раз повторяет про себя: «Все хорошо, все хорошо». Нашёл ту самую поляну, где они разводили костёр. Разделся, сложил вещи стопкой и вошёл в воду, дошёл до глубины, окунул лицо в воду и глубоко вздохнул.

Нашёл его Хупер, сразу догадался, куда Киншоу мог пойти. Когда разглядел распростёртое на воде тело Киншоу, вдруг подумал: это из-за меня, это я сделал, это он из-за меня - и замер, преисполненный торжества.

Глава первая

Три месяца назад умер дедушка, и тогда они переехали в этот дом.

– Я туда не вернусь, пока дом не будет мой, – говорил папа. Хотя старик лежал наверху после второго удара и никого не тревожил – умирал.

Мальчика повели на него посмотреть.

– Ты только не бойся, – сказал папа. Он нервничал. – Дедушка очень старый, очень больной.

– А я и не боюсь. – И он правду сказал, хотя папа, наверное, не поверил.

Выйдет весьма трогательно, решил тогда Джозеф Хупер, три поколения вместе, один – на смертном одре. Старший сын старшего сына старшего сына. К почтенному возрасту в нем пробудилась фамильная гордость.

Трогательно вышло не очень. Старик сопел, пускал слюни, не просыпался. В комнате стоял кислый запах.

– Ну ладно, – сказал мистер Хупер и кашлянул. – Он очень болен, понимаешь. Но я рад, что ты на него посмотрел.

– Почему?

– Ну, ты его единственный внук. Наследник. Вот почему.

Мальчик взглянул в сторону постели. «У него кожа мертвая уже, – он подумал,– старая и сухая». Но он видел, как просвечивают сквозь нее, как светятся кости глазниц, челюсти, носа. Все – от щетины волос до подогнутого края простыни – было выбеленное, белесое.

– Ой, я знаю, на что он похож, – сказал Эдмунд Хупер, – на старого дохлого мотылька из своей коллекции.

– Как ты смеешь так говорить? Без всякого уважения!

И Джозеф Хупер вывел сына из комнаты. А сам думал: «Я могу выказывать ему уважение, вести себя как следует только потому что он умирает, его почти уже нет».

Эдмунд Хупер, спускаясь по широкой лестнице в обшитый деревом холл, не думал про дедушку. Но потом вспоминал мотыльковую бледность старой-старой кожи.

И вот они переехали, Джозеф Хупер стал хозяином в доме.

Он сказал:

– Я буду надолго уезжать в Лондон. Я не могу тут безотлучно сидеть, хоть у тебя и каникулы.

– Значит, все будет как раньше?

Он раздраженно отвел глаза от сыновнего взгляда. И подумал: «Я, кажется, стараюсь изо всех сил, не так-то это легко, когда под боком нет женщины».

– Ну, мы посмотрим, – сказал он. – Я попробую подыскать тебе друга и устрою, чтоб за нами присматривали. Скоро все уладится.

– Ты не ходи в Красную комнату без спроса. Я буду прятать ключ.

– Я же ничего не поломаю. Почему?

– Ну – там много ценных вещей. Только и всего. – Джозеф Хупер вздохнул. Он сидел за письменным столом в кабинете с видом на длинный газон. – К тому же не понимаю, что тебя там так прельщает.

Ему не хотелось, чтобы в доме что-то трогали, покуда он сам не решил, какую мебель выбросить, что из своих вещей сюда перевезти.

Бумаги на отцовском столе его раздражали. Он ворошил их, перебирал, не знал, с чего начать, как к ним подступиться. Копаться в бумагах он привык. Но отец оставил дела в таком беспорядке – смерть предстала в непристойном виде.

– Ну, а сейчас дай ключ, а?

– Пожалуйста, дай.

– Ладно, пожалуйста.

– Ключ от Красной комнаты?

– Хорошо...

Мистер Джозеф Хупер потянулся к левому маленькому ящику стола под тем ящиком, где всегда держали сургуч. Но тут же одумался:

– Нет-нет. Лучше поиграй на солнышке в крикет, Эдмунд. Ты уж все видел в Красной комнате.

– Не с кем мне играть в крикет.

– Ах да, скоро я все улажу, у тебя будет друг.

– Вообще не люблю я этот крикет.

– Эдмунд, прошу тебя, не капризничай, у меня масса дел, мне некогда заниматься глупыми препирательствами.

Хупер вышел, он пожалел, что так сказал про крикет. И не надо, чтоб улаживалось, не надо, пусть сюда не приезжают, никто.

Зато он узнал, где лежит ключ.

Весь в мать, думал мистер Джозеф Хупер. Та же манера не снисходить до объяснений, вечные секреты, тот же холодный, жесткий взгляд. Элин Хупер умерла шесть лет назад. Брак был несчастливый, Когда сын, вылитая Элин, уезжал учиться, Джозеф Хупер подолгу не мог припомнить ее лица.

Джозеф Хупер вернулся к прерванному занятию: он отвечал на письмо – отклик на его объявление.

Дом, называемый «Уорингс», был построен прадедушкой мальчика, то есть не так уж давно. Тогда здесь был большой поселок, и первому Джозефу Хуперу принадлежал солидный кусок земли. Теперь поселок уменьшился, жители разъехались по городам, а сюда приезжали мало, мало строились. Поселок стал похож на старый порт, от которого отступило море. Всю свою землю Хуперы понемногу распродали, остался только «Уорингс». Он стоял на склоне холма, на пути к деревне, на отшибе.

Первый Джозеф Хупер был банкир, процветал и в тридцать лет построил этот дом. На службе он говорил: «Такой дом иметь не стыдно». «Уорингс» действительно был ему совершенно не по средствам. Он надеялся до него дорасти, как детская нога до купленных на вырост ботинок. Он был человек настойчивый. Женившись на младшей дочери младшего баронета, он начал создавать семью, укреплять позиции, чтобы дом, который он построил, сделался ему по средствам. Тут, однако, он не слишком преуспел, и прилегающую землю, тоже его собственность, пришлось продать.

– Вот история «Уорингса», – говорил сыну Эдмунду нынешний Джозеф Хупер, торжественно водя его по комнатам. – Гордись.

Чем тут гордиться, он не понял. Дом как дом, уродливый даже, хвалиться нечем. Но то, что дом свой и что у них, оказывается, есть история, очень ему понравилось.

Отец сказал:

– Погоди, вот вырастешь, тогда поймешь, что такое быть Хупером.

А сам подумал: «А что это такое, да ничего, в сущности». И он сжался от устремленного на него взгляда, от написанного в нем всезнанья. Вылитая мать.

«Уорингс» был уродливый. Он был неуклюжий – большой, угловатый, красно-кирпичный. Перед ним и по бокам тянулся газон, он опускался к посыпанному гравием въезду и дальше, к проселку, и ни деревца, ни клумбы не было на нем, чтоб оживить нудную зеленость. Вдоль въезда и возле тисов за домом густо кустились рододендроны.

Тисы стояли тут еще до всякого дома, «Уорингс» пристроили к ним, потому что первого Джозефа Хупера прельстили их толщина и пышность и то соображенье, что они растут так долго, дольше всех деревьев. Рододендроны же он избрал тоже совсем не за тот короткий спектакль, которым они ошеломляют в июне и в мае, а за темные зеленые кожистые листья и толщину ствола, за основательность. Ему нравилось, въезжая на гравий, видеть перед собой их толпу.

А в доме, конечно, были высокие потолки, тяжелые переплеты окон, обшитые дубом стены и дубовые двери, дубовая лестница, громоздкая мебель – все как полагается. С самого начала тут мало что изменилось.

Джозеф Хупер все детство до школы и все летние каникулы провел в этом доме и не любил его, сохранил об «Уорингсе» печальную память. Но сейчас, в пятьдесят один год, он решил, что раз он Хупер, сын своего отца, ему должны нравиться мрак и основательность. Он стал думать об «Уорингсе»: внушительный дом.

Он понимал, что сам он – неудачник и ничем не блещет, к нему благосклонно относятся, но его не слишком почитают, в общем, он провалился, но и провалился-то незаметно, а не сорвался драматически, впечатляюще, с большой высоты. Он был тусклый человек, обыкновенный. Он думал: «Я знаю себя, и это меня не тешит». Но после смерти отца дом придал ему вес и уверенность, уже можно было говорить: «У меня в именье, в «Уорингсе», а это кое-что да значит.

Узкая тропа вела между тисами к небольшой роще. Роща и поле с нею – вот все, что осталось от земли Хуперов.

Комната Эдмунда, высоко наверху в задней части дома, выходила на рощу. Он сам ее выбрал.

Папа говорил:

– Посмотрел бы другие, есть куда больше, светлей. Возьми лучше старую детскую.

Но он эту захотел, узкую, с высоким окном. Над ней были только чердаки.

Когда он проснулся, месяц светил вовсю, так что сперва он решил даже, что уже рассвело и, значит, он проспал. Он встал с постели. Ветер тоненько, упорно шелестел листвой тисов, и вязов, и дубов в роще и ерошил высокую траву на поле. Лунный свет сквозь щель между двумя деревьями затекал в разделявший их ручей, и вода сверкала, как только вздрагивали ветки. Эдмунд Хупер выглянул наружу. Ночь была очень теплая.

За дверью, на площадке, луна не светила, и он прошел ощупью в темноте – сначала по ковру первого марша, а потом два последних пролета по голому полированному дубу. Он ступал не спеша, спокойно, ему не было страшно. Из папиной спальни не доносилось ни звука. А миссис Боуленд на ночь всегда уходила. Миссис Боуленд не нравился «Уорингс». Слишком темный, она говорила, и пахнет не живым, старым, как музей. Она все хотела напустить в дом побольше света и свежего воздуха. Только место здесь было низкое, да и воздух в это лето – густой, стоялый.

Хупер прошел через широкий холл в переднюю часть дома. Лунный свет туда тоже не доходил. За его спиной успокоились потревоженные деревянные ступени.

Он не сразу сообразил, какой взять ключ. В левом ящике их лежало целых три. Но один подлиннее и с пятном красной краски. Красная краска – значит, от Красной комнаты.

Она была в задней части дома, выходила на рощу, и когда он толкнул дверь, комната в лунном свете оказалась почти не темней, чем днем, при лампах – их никогда не тушили из-за того, что окна застили тисовые ветки.

Хупер переступил порог.

Эдмунд Хупер прочел названия на кое-каких корешках, когда его сюда привезли посмотреть на дедушку. Неинтересные книги. Переплетенные выпуски «Вестника банкира» и «Биржевых ведомостей» и новенькие, нечитаные тома классиков.

А вот дедушка, который недавно умер, приспособил Красную комнату. Он был специалист по бабочкам и мотылькам и поставил тут стеклянные ящики с мотыльками и бабочками. Комната стала как зал в музее, на голых дубовых полированных столах рядами во всю длину стояли ящики. И еще в стенах были ниши, и в них такие выдвижные лотки с насекомыми.

– Твой дед был одним из выдающихся коллекционеров своего времени, – сказал Джозеф Хупер, показывая сыну дом. – Его знали и уважали во всем мире. Эта коллекция стоит огромных денег.

Хотя что толку, что толку, почему бы мне ее не продать? Он от всей души ненавидел коллекцию. Его таскали сюда день за днем, водили от ящика к ящику, учили, наставляли, заставляли смотреть, как насекомых пинцетом достают из бутылок с ядом, расправляют и прикалывают ороговевшие тельца к карточкам. Отец говорил:

– Все это будет твое, ты должен представлять себе цену своего наследства.

Он не смел взбунтоваться, он каждые каникулы, а потом каждый отпуск возвращался в Красную комнату, изображал интерес, набирался знаний, таил страх. Пока, наконец, не повзрослел и не нашел предлога проводить отпуск от дома подальше.

Отец ворчал:

– Легко тебе презрительно пожимать плечами, тебе неважно, что человек кое-чего достиг, у меня мировое имя, а тебе хоть бы что. Ничего, посмотрим, какое имя ты себе составишь.

Джозеф Хупер знал, что не составит себе никакого имени. Теперь он старался успокоить совесть и наставлял сына:

– Перед дедушкиной славой надо преклоняться. Смолоду все свое свободное время – а это ведь у него не профессия была, только хобби, ему приходилось еще и служить – он посвящал коллекции всю свободную энергию, до последней капли.

Почему бы мальчику не гордиться семьей?

Эдмунд Хупер ходил по Красной комнате, присматривался, молчал.

– Я видел, ты ловил бабочек в банки от варенья, – сказал Джозеф Хупер, – значит, интересуешься этим, как я понимаю, значит, не мне чета и пойдешь по его стопам, а?

– В прошлом году все только и думали про этих бабочек. Личинок собирали, выводили. А теперь надоело.

Он отошел к окну и посмотрел на рощу, прочищенную первым летним ливнем. В общем, он не ответил, интересуют ли его окоченелые мотыльки под стеклами.

– А чего ты меня раньше сюда не возил?

– Нет, я... тебя возили сюда, когда ты был маленький.

– Ну, это когда было!

– Наверное, вы плохо жили с дедушкой.

Джозеф Хупер вздохнул:

– Не надо так говорить, не стоит теперь этого касаться.

Но, глядя на сына, он понял отчасти, каково было когда-то отцу, и ему захотелось успокоить совесть. Он подумал: «Нет, не такой уж я тяжелый человек, и мне с сыном, в общем, куда меньше повезло, чем ему». Он понимал, что с самого начала не сумел себя поставить с Эдмундом.

Ключик, который подходил ко всем стеклянным ящикам, лежал в Библии, на нижней полке.

Хупер обошел комнату раз, другой, рассматривал мотыльков на белых карточках, надписи под ними. Ему нравились названья: Бражник, Сумеречник, Ночница. Он их бормотал про себя. Луна холодно светила на стекла. Над деревянными панелями в Красной комнате были животные – голова оленя ветвилась рогами над дверным проемом, и стояли ящики с серыми рыбами и рисованной водой и чучела лис, куниц и ласок со стеклянными глазами, в неживых позах. Старик умирал долго, экономка про них забыла, их не чистили давно. Мистер Джозеф Хупер сказал, что животных надо продать, к семейной гордости они отношения не имеют: их оптом закупил первый Джозеф Хупер, когда обставляли библиотеку в охотничьем духе.

Хупер остановился перед ящиком в дальнем углу комнаты у незашторенного окна. Он рассматривал плоские, хрупкие созданья. Они его заворожили. Он вставил ключик и поднял стеклянную крышку. Она оказалась тяжелая, и ее заело. Его опахнуло старым, застоявшимся духом.

Самый большой мотылек был посередине – Acheroptia atropos, правда, он еле разобрал надпись, чернила выцвели до желтизны: «Бражник Адамова Голова».

Он протянул руку, поддел пальцем булавочную головку и вытянул булавку из плотного полосатого тельца. Сразу же весь мотылек, давным-давно мертвый, распался и стал нежной, бесформенной кучкой пыли.

Глава вторая

– Сегодня к нам кое-кто приедет, – сказал Джозеф Хупер. – У тебя будет друг.

На него произвели приятнейшее впечатление милые письма миссис Хелины Киншоу, их прямой, непринужденный тон, а потом и ее голос по телефону. Она была вдова, тридцати семи лет и соглашалась стать, как он это назвал, «неофициальной домоправительницей». Для стирки и черной стряпни остается миссис Боуленд.

«Уорингс», – ответила миссис Хелина Киншоу, – судя по всему, должен нам понравиться».

Джозеф Хупер разволновался. В тот вечер он тщательно рассматривал в стенном зеркале свое худое лицо.

– Я очень одинок, – сказал он вслух и нисколько не смутился потом от такого признания.

– Его зовут Чарльз Киншоу, он твой ровесник, ему скоро одиннадцать. Постарайся уж встретить его поласковей.

Эдмунд Хупер медленно одолевал четыре пролета до своей комнаты. Опять лило, и в небе над рощей как синяки выступили большие тучи. Он собирался сегодня сходить в рощу, а трава, наверное, вся промокла.

И еще незнакомый мальчишка приезжает, с матерью, будут вечно торчать в доме. Она начнет приставать, посылать на прогулки, заставит играть в разные игры, у всех ребят в классе матери такие, Он недавно как раз удивлялся, что не скучает по маме. Наверное, ему должно бы чего-то без нее не хватать. Но чего именно – он так и не придумал. Он ничего про нее не помнил.

Папа сказал:

– Я понимаю, тебе грустно, что поделать, надо крепиться. Но ты мне обо всем рассказывай, если что – не бойся, лучше сразу скажи.

– Все в порядке. А что? – Он терпеть не мог, когда папа такое говорил, хотелось прямо заткнуть уши. – Все отлично.

И он правду говорил. Но Джозеф Хупер копался в тонкостях интонаций, его предупреждали, что мальчик будет очень страдать.

Хупер разминал кусок пластилина для нового слоя к геологическому макету на полке у окна. Он думал про этого Киншоу, который приедет.

«Дом мой, – он думал, – наш собственный. И пусть сюда не суется никто».

Правда, он своего все равно не уступит. Мальчишку можно и не замечать, избегать или шугануть. Какой еще он окажется. Там видно будет.

Он положил плоскую полосу темно-красного пластилина так, как предписывала цветная схема. Макет был выгнут бугром и напоминал бугры на здешних холмах. Когда все будет готово, он его разрежет как торт, и все пласты обнажатся. И он опять займется картой «Битвы при Ватерлоо». Дел хватало, и он хотел все делать сам, без всякого Киншоу. Когда они приехали на машине, он заперся у себя. Но он так пристроил зеркало, что видел их, а они его не видели. Они топтались у входа. Киншоу был рыжий.

Папа кричал на весь дом:

– Эдмунд! Эдмунд! К тебе приехал друг, сейчас же перестань прятаться, ну что за невоспитанность. Ну, пожалуйста, Эдмунд!

Джозеф Хупер суетился, его вдруг испугал приезд этой дамы, испугало будущее. Они все станут жить под одной крышей, и что если это окажется тяжело, несносно, придется расхлебывать следствия ужасной ошибки.

«Как он в себе неуверен», – думала миссис Хелина Киншоу. Она тоже была очень одинока в последние годы.

– Эдмунд! Немедленно спускайся, слышишь!

Эдмунд Хупер взял со стола клочок бумаги, написал несколько слов и аккуратно прикрепил бумагу к катышу серого пластилина. И опять выглянул в окно. Мальчишка, Чарльз Киншоу, глядел вверх – он увидел, как сверкнуло зеркало. Хупер кинул пластилин, он камнем упал на землю. Хупер отскочил от окна. Киншоу нагнулся.

– Пойдем, Чарльз, пойдем, миленький, ты мне с чемоданами поможешь, нельзя навьючивать мистера Хупера. – Миссис Хелина Киншоу была в ярко-зеленом костюме и беспокоилась, как бы ее не сочли чересчур нарядной.

– Ой, что это у тебя, а ну-ка покажи. – Ей было важно, чтобы ему тут понравилось, чтобы он освоился поскорей.

Киншоу думал: «Я не хотел, я не хотел сюда ехать, вот еще один чужой дом, где все не наше». Но он бросил кусок пластилина:

– Ничего, камушек просто.

Идя за мамой по темному холлу, он расправил бумажку. Там было написано:

«Я не хотел, чтобы ты приехал».

– Ну, позвольте проводить вас в ваши комнаты, – сказал мистер

Джозеф Хупер.

Киншоу поскорей сунул записку в карман джинсов.

Глядя на него через всю комнату, Хупер спросил:

– Вы зачем сюда приехали?

Киншоу стал красный как свекла. Он держался, молчал. Их разделял круглый столик. Чемоданы стояли на полу.

– Вам почему переехать пришлось?

Киншоу не ответил. Хупер подумал: «Теперь ясно, что лучше, когда есть «Уорингс», теперь ясно, почему папа вечно бренчит ключами. Мы тут живем, тут все наше, свое, тут дом. А у Киншоу нигде дома нет».

Он обогнул столик. Киншоу попятился. Хупер прошел к окну.

– Ага, испугался!

– Когда папа умрет, – сказал Хупер, – этот дом будет мой, я буду хозяин. Все мое будет.

– Подумаешь, богатство. Несчастный старый дом.

Хупер с тоской вспомнил про землю, которую дедушке пришлось продать. Он сказал спокойно:

– Внизу есть кое-что очень ценное. Такого ты сроду не видел.

Хупер улыбнулся, посмотрел в окно, решил не отвечать, Он не был уверен, что коллекция мотыльков на самом деле так уж внушительна.

– Дедушка умер в этой комнате. Недавно. Он умер вот в этой постели, а теперь ее тебе отдали. – Это была неправда.

Киншоу подошел к чемодану, присел на корточки.

– А где вы раньше жили?

– В квартире.

– В Лондоне.

– Своя квартира?

– Да... нет. Ну, у кого-то в доме.

– Значит, снимали?

– Тогда она не ваша была.

– Не наша.

– Почему же твой отец не купил вам нормальный дом?

Киншоу встал.

– Мой отец умер.

Он разозлился, не обиделся. Он хотел съездить Хупера по морде, но не посмел.

Хупер вздернул брови. Он этому научился в школе, у одного учителя. Так получался очень внушительный взгляд.

– Ну, а маме не по средствам покупать дом. Вот.

– Почему же отец вам денег не оставил? У него-то дом был?

– Был, но пришлось продать.

– Почему?

– Не знаю.

– Чтоб долги его уплатить.

– Нет, нет.

– А ты помнишь отца?

– Помню. Ну... немножко. Он раньше был летчиком. Он участвовал в битве за Англию. У меня... – Киншоу снова сел на корточки и стал перерывать клетчатый чемодан, – у меня его карточка есть.

– Он в битве за Англию снят?

– Нет. Но...

– А я тебе не верю, все ты врешь. Битва за Англию во время войны была.

– Знаю. Это каждый знает.

– Она была давно, много лет назад. В истории. Не мог он в ней участвовать.

– Нет, он участвовал.

– Так когда же он умер?

– Вот карточка. На, смотри, это папа.

– Когда же он умер, я спрашиваю? – Хупер грозно надвинулся на него.

– Несколько лет назад. Мне пять было. Или шесть.

– Значит, он был совсем старый. Сколько ему было?

– Не знаю. Много, наверное. На, смотри, вот карточка. – Киншоу протянул ему маленький темный конверт. У него душа рвалась от желанья, чтоб Хупер увидел карточку, поверил, ему надо было удивить, убедить. Хупер секунду помешкал, потом наклонился и взял карточку. Он ожидал увидеть совсем другое лицо – отважное, необычное. А на карточке был лысый, тощий, измученный человек с родинкой на подбородке.

– Старый, – сказал Хупер.

– А я и говорил. Когда он участвовал в битве за Англию, ему было двадцать лет. Это в войну.

Хупер промолчал. Он бросил фотографию в чемодан и отошел к окну. Киншоу понял, что победил, но торжества не испытывал. Хупер все равно не уступал позиций.

– Ты в какой школе учишься?

– В Уэльсе.

Хупер вздернул брови:

– А я-то думал, в Уэльсе школ сто. Больше ста.

– Моя святого Винсента называется.

– Частная?

Киншоу не ответил. Он все стоял возле своего чемодана. Он уже собирался его распаковывать, но теперь передумал, получилось бы что он смирился и остается и речь уже идет о будущем. Хупер отбил у него охоту распаковывать чемодан.